Наступили голодные дни. Никто больше не оставлял корзин с едой под дверью, а у меня даже и мысли не возникало отправиться в город. За причалом постоянно стояли сети, и иногда мне даже удавалось что-то поймать, но чаще всего приходилось довольствоваться нехитрыми запасами, оставшимися в доме: черствый, как камень, хлеб, немного копченого мяса, напоминавшего по вкусу старый кожаный ремень, сушеные фрукты. Я уже начал казаться себе призраком, таким же, как и все остальные члены моей семьи: дух бродит неизвестно где, ну а что с телом, в общем, неважно…
Зачастую я вообще забывал поесть и, поднимаясь от своей писанины, шатался как пьяный – собственное тело меня не слушалось. Сам себе я напоминал полую бумажную фигурку, качавшуюся из стороны в сторону и едва не сносимую порывами ветра. В таких случаях я лишь бессильно хватался за перила и ждал, пока головокружение пройдет.
К концу лета я полностью закончил черновик своей истории и начал переписывать ее на лучшую тростниковую бумагу, особенно старательно вырисовывая заглавные буквы. Если мне удавалось полностью сосредоточиться на работе и ни на что не отвлекаться, рука у меня была твердой. И это меня вполне устраивало. Пока я писал, я не страдал от неудовлетворенности собой, так как мою историю, казалось, рассказывал кто-то другой, какой-то воображаемый Секенр. Возможно, я даже знал его когда-то, давным-давно, но я им не был. Я был не героем книги, а простым каллиграфом.
Ложь, сплошная ложь. Чародей Секенр, а поверишь ли ты сам хоть слову из написанного тобой?
Нет, невозможно. Иногда мои страхи непроизвольно прорывались наружу, и мне оставалось лишь покрепче закрыть глаза и попытаться загнать их обратно, в ту маленькую клетку, которую я сам выстроил в собственном разуме. Я падал навзничь и плакал. Я стучал кулаками по балконным перилам, по стене или по полу, но не мог обмануть никого, по крайней мере, самого себя.
Ничего, по правде говоря, не изменилось. Наследие Ваштэма камнем висело у меня на шее.
Говорят, чародей никогда не умирает полностью. Просто его тело перестает существовать, и он становится невидимым для глаза простого смертного. Но он по-прежнему прячется на задворках мысленного зрения, там, в тени. Он проскальзывает между досками пола, между закрытыми ставнями, сквозь замочную скважину запертой двери. Ты открываешь книгу, а он затаился на странице, спрятавшись между буквами, как крохотная, но страшно ядовитая змея в букете цветов. Он выжил, пусть даже лишь в снах, его неупокоенный дух вновь и вновь возвращается из затянутой туманом Лешэ. Даже Сюрат-Кемаду не поглотить его до конца.
И магия тоже никогда не исчезает полностью. Она может бесконечно ослабеть, как эхо в горном ущелье, но чуткому уху все равно удается различить его слабые отклики.
Итак…
Ночью дом раскачивался и скрипел, как корабль на якоре. Часто я просыпался, прислушиваясь к его таинственным звукам. Их можно было принять и за шорох шагов, и за шепот, и за чавканье бревна, застрявшего в мягком речном иле. Иногда, проснувшись, я вставал и бродил по комнатам. В углах мелькали, исчезая из поля зрения, призраки.
Однажды утром в кладовке я наткнулся на старушку. Она негромко напевала, занятая каким-то непонятным делом – казалось, она пряла невидимую нить.
Я подошел и заговорил с ней. При моем приближении она так и не подняла глаз и не оторвалась от своего занятия. Я тронул ее за плечо и ощутил в руках нечто менее материальное, чем паутинка, но все же что-то там определенно было. И вдруг – ничего, пустота. Я так никогда и не выяснил, кем она была.
Вечером того же дня похожий на труп гость – о, как я боялся их в детстве! – один из многочисленных посетителей отца, которых я видел лишь через щель в двери спальни, один из тех самых, выполз из реки на балкон и приник к окну, где я сидел с книгой.
– Ваштэм… – позвал он, и от его голоса повеяло холодом зимнего ветра.
Я поднял глаза и медленно закрыл книгу, не показывая ни страха, ни удивления.
– Я не Ваштэм.
– Ничто не забыто, Ваштэм. Твой новый облик не скроет тебя от ищущего взгляда.
Тварь придвинулась ближе. Речной ил и черная слизь капали с нее прямо на обложку книги. Я хладнокровно вытер ее рукавом и отложил книгу в сторону.
Больше всего существо напоминало скелет, одетый в лохмотья, и пахло от него скорее протухшей водой, чем гниющей плотью, но я сомневался, что он вообще когда-то был человеком. Череп его был вытянут вперед, а челюсти определенно напоминали собачьи.
– Я не Ваштэм. Я Секенр. Я не отвечаю за то, что Ваштэм сделал тебе или тому, кто тебя послал.
– Ничто не будет забыто и прощено, Ваштэм, до тех пор, пока светит солнце, ничто не сотрется из памяти, пока тьма вытекает из чрева Сюрат-Кемада, ничто не изменится просто от того, что ты наденешь новую личину.
– Повторяю еще раз, я не Ваштэм.
– А я утверждаю, что ты лжешь.
Тварь ткнулась мне в лицо уродливой лапой с четырьмя пальцами. Я отпрянул назад.
– Зови меня, как хочешь, – сказал я. – Это ничего не меняет.
Я заметил, что в доме воцарилась полная тишина. Все скрипы и шорохи прекратились, словно само здание замерло, чтобы подслушать наш разговор.
– Я зову тебя Ваштэм, как до Ваштэма, я звал тебя Орканр, и Тально, и Бальредон, и Таннивар. Я звал тебя множеством имен. Но они не меняют сути. Твой злобный дух подобен копью, летящему сквозь столетия и пронзающему одно сердце за другим…
– А кто ты?
Я так и остался сидеть, с трудом заставляя себя сохранять хладнокровие, но крепко сжимая края столешницы.
– Посланец.
– М-мда? А ты, случаем, не из эватимов? Уж не думаю, чтобы могущественнейшему из богов пришло в голову нанимать такое ничтожество…
Тварь зашипела сквозь поломанные зубы, страшно похожие на собачьи.
– Кривлянье тебе не поможет, Ваштэм.
– Когда увидишь Ваштэма, расскажешь ему об этом…
– Я вижу его перед собой сейчас.
– Я могу… могу убить тебя. – Мой голос глупейшим образом сорвался до визга. Я с трудом сдерживал страх. Мне однозначно дали понять, что угрозы бесполезны. Но, если я повернусь и побегу, тварь моментально вцепится мне в спину. Значит, мне придется убить ее. Я не имел представления, как это сделать. Особенно, если учесть, что она уже в некотором роде была мертва. Я оглянулся вокруг в поисках отцовского серебряного меча и вспомнил, что он остался наверху в сундуке.
– Это тоже ни к чему не приведет. Я ничего не значу.
– Таких, как я, еще сотни и тысячи.
– И чего же ты хочешь?
– Ваштэм, те, которых ты убил, те, которых ты предал, не упокоятся в мире. Они не сидят без дела. В свое время все они вернутся к тебе. Все-все-все.
– Почему же тогда они послали тебя предупредить меня?
– Потому что это их забавляет.
Я издал страшный нечеловеческий вопль – прежде я просто не представлял себе, что что-то может заставить меня так кричать – а потом сделал нечто, за чем рациональная часть моего сознания могла лишь бессильно наблюдать со стороны: вскочил с места, схватил чудовище за голову и резко повернул ее. Мне казалось, что все это делает кто-то другой. Я же следил за происходящим глазами бесстрастного наблюдателя. Кто-то другой свернул эту уродливую голову, а затем схватил тварь за плечи, холодные, мокрые, крошившиеся в пыль, как куча железных прутьев, долго пролежавших на дне реки, и выбросил ее из окна.
Мгновение спустя раздался всплеск – мой незваный гость упал в воду под балконом.
Я не стал смотреть ему вслед. Вместо этого я моментально закрыл ставни и запер их на засов, а потом как сумасшедший понесся по всему дому, запирая на своем пути все окна и двери, даже не выходившие на улицу, я запер даже все люки, ведущие во многочисленные неглубокие погребки. Лишь покончив со всем этим и забившись в дальний угол на чердаке между старыми сундуками, инструментами и разрозненными фрагментами маминых поделок, я по-настоящему пришел в себя, и меня едва не стошнило от того, что я сделал. Ноги не держали меня. Я присел на край сундука и откинулся на спину, устроившись на кипе маминых платьев. Я зарылся в пыльную одежду.