Заплакать я почему-то не смог. В голову пришла мысль о том, что магия, как и присутствие потусторонних существ, иссушает слезы. Великий чародей не может плакать. Это удел людей. Так, по крайней мере, я где-то прочел или услышал в рассказах или в сплетнях, или это открылось мне во сне.
Так ли это? Я не знал. Лежа на спине в сундуке с маминой одеждой, я очень осторожно протянул руку, чтобы ощупать лицо в поисках слез, и сердце тревожно забилось в предчувствии того, что я их там не обнаружу.
Лицо было мокрым от пота. Пальцы пропитались запахом ила и разлагающейся плоти. Тошнота подступила к горлу, и я вытер руки о подол рубашки, не о мамино платье – сама мысль об этом казалась мне кощунственной.
Пока я лежал там, дом вновь ожил, наполнившись негромкими звуками. Мне он представлялся громадным зверем, бормочущим во сне.
В конце концов я и сам заснул, и во сне ко мне пришел отец. Я понимал, что это сон, так как убил его, и какая-то часть моего разума даже радовалась этому, хотя, возможно, он сам отчасти вынудил меня это сделать. В его душе тоже пролегала глубокая пропасть, как и в моей. Теперь же он стал частью меня самого вместе с Орканром и Талъно, Бальредоном и Танниваром, и всеми остальными моими предшественниками в убийствах и в черной магии.
Отец поднялся из моего спящего разума, как струйка пара из чайника, потемнел, обрел форму и принялся расхаживать по чердаку взад-вперед. В своем сне я поднял голову и смотрел на него, испытывая необычную смесь чувств: любви и ненависти, восхищения, отвращения, сожаления и странной заинтригованности… Я ждал, когда он заговорит.
Но он продолжал в полной тишине мерить комнату шагами, не было слышно даже звука этих самых шагов. Лишь когда серый рассвет забрезжил сквозь щели в ставнях, он остановился и посмотрел на меня, губы его дрожали, а на лице были написаны те же противоречивые чувства, что и я испытывал к нему.
Он вложил мне что-то в руку, крепко сжав мои пальцы – нечто твердое и квадратное, пахнувшее кожей, воском, чернилами и чем-то непонятным.
В своем сне я попытался заговорить с ним. Думаю, мне хотелось одновременно и проклинать его, и вымаливать у него прощение. Но каким-то образом я понял, что должен приветствовать его с надлежащим почтением, словно он посол далекой страны. Сон требовал от меня такта и сдержанности. Я должен был не давить на него, а ждать, пока он сам не расскажет о своей цели. Откуда я это знал, я не имел ни малейшего представления.
Я попытался позвать его, но так и не смог этого сделать – мой голос был не громче шепота утреннего ветра, а слова подобны волнам, слабо плещущимся у свай под домом.
Солнечные лучи пронзили его, и он исчез. Тогда я проснулся, с изумлением обнаружив, что прижимаю к груди квадратный деревянный предмет. Я подумал, что это шкатулка; обнаружив замок, я открыл его и нашел внутри книгу, оказавшуюся дневником чародея, написанным необычайно корявым почерком и столь же корявым языком – хотя все слова были в ходу в Стране Тростников, я не мог связать их между собой. Страницы были сделаны скорее из дубленой кожи, чем из тростника или пергамента.
Имя автора сразу же приковало мое внимание – Таннивар Отцеубийца.
Не веря собственным глазам, я поспешно закрыл книгу, крепко сжав ее в руках. Через какое-то время я вновь открыл ее – имя осталось на своем месте. Этот Таннивар в каком-то смысле был мною. В этом смысле я сам написал эту книгу. Значит, и я был виновен в преступлении, о котором Таннивар с такой гордостью повествовал на этих страницах.
Моим первым порывом было выбросить рукопись в реку, но вместо этого я открыл окно, чтобы стало светлее, уселся на чердаке среди реликвий из жизни моих родителей и прочитал книгу от корки до корки.
Бедняга Таннивар тоже убил своего отца, но он – да, в самом деле, глупо – гордился этим, полагая, что таким образом положил конец возрождению магии. Он был гораздо старше меня – взрослый человек, уже под тридцать, когда совершил этот поступок, и уже за тридцать, когда писал свою книгу, которую он зачем-то представил как выдуманную историю о ком-то постороннем по имени Таннивар. Но в отличие от меня он решительно отрекался от своего отца. Все это время его мучили кошмарные сны и видения, чужие воспоминания и ночные гости, очень похожие на моего вчерашнего посетителя, но он продолжал заниматься самообманом, внушая себе, что все это – исчезающие следы магии. «Подобно дыму, остающемуся в воздухе после того, как погас костер», – вот как писал он по этому поводу. И все в таком роде. Иногда он прерывал повествование и констатировал, что дым пока не рассеялся. Он боялся за свой рассудок. Мне кажется, он и писал лишь для того, чтобы изгнать из собственного разума поселившихся там демонов. И все же он упорно отказывался признать очевидную истину. Каким был его конец, в книге не говорится. Рукопись резко обрывается, буквально на полуслове…
…Как будто, с ехидством подумал я, вернулся его отец, вытащил его из-за письменного стола и утащил в утробу Сюрат-Кемада.
А теперь мой отец вручает мне его книгу, возможно, лишь в качестве предупреждения, а возможно, и потому, что в ней кроется тайна. Я снова просмотрел рукопись в поисках сокрытого между строк. Многое в ней я не понимал. Мне даже показалось, что истинный смысл отцовского послания заключается в том, что разобраться в самом себе мне будет столь же сложно, как и в этой книге.
Все, что мне нужно было знать, уже было во мне, но это не принесло мне никакой пользы. Я напоминал заполненный до краев резервуар, содержавший не меньшее количество потерянных душ, чем бывает у одержимого демонами безумца. И хотя они дремали во мне, я, Секенр, чей разум бодрствовал, до сих пор практически ничего не понимал в магии. Я не мог пользоваться тем, чем владел. Представьте себе короля, который создал совет из самых мудрых и влиятельных людей своей страны, а потом с удивлением обнаружил, что они говорят на незнакомом ему языке.
Только в моем случае по-настоящему мудрый человек не стал бы присоединяться к избранному обществу. Да, все они были влиятельными и могущественными, и по крайней мере некоторые из них, в отличие от Таннивара Отцеубийцы, жертвы, несмотря на совершенное им преступление – были по-настоящему опасными. Но мудрыми? Нет.
Я их боялся. И вместе с тем понимал, что они мне нужны. Внутри меня должно было свершиться нечто заранее предопределенное, истории Таннивара еще предстояло завершиться, быть рассказанной и записанной.
Значит, это должно произойти через меня, посредством меня, решил я для себя раз и навсегда. Не через кого-то, кто придет после меня. Хватит. Таннивар Отцеубийца жил во времена Сестобаста, властелина Средней Реки, до того, как первый из Великих царей основал Гегемонию Дельты и разделил страну на провинции, раздав их своим сатрапам. Это свершилось пять веков назад. А наша история длится гораздо дольше. Даже Таннивар не знал ее истоков. Он был так же несведущ в этом вопросе, как и я.
И все же теперь эта истории обязательно должна завершиться. Хоть каким-то образом, но завершиться. И именно я должен буду поставить в ней последнюю точку.
Несмотря ни на что я продолжал обманывать себя, отрицая очевидное. Сиюминутные отважные мысли, смелые слова в этих мыслях, а потом…
Вот что произошло потом: я отнес книгу вниз, в отцовский кабинет.
Там отчетливее всего были слышны голоса дома – скрипы, скрежет, вздохи, стоны. И стоило мне присесть там в тени, которая никогда не рассеивалась, не важно, как бы ярко ни светило солнце и как бы широко я ни открывал ставни, в кабинете постоянно ощущалось присутствие отца. Он так и остался его кабинетом. Священники со своим ладаном и заговорами, изгоняющими нечистую силу, так и не смогли ничего изменить, даже развесив по стенам иконы (одну икону Сюрат-Кемада, вторую – Шедельвендры, Матери Вод, третью – Бель-Кемада, Всепрощающего Бога), а по потолку – амулеты и талисманы. Все это оказалось сплошным вздором: и громадные сферы со звездами и причудливыми линиями, которые священники нацарапали на стенах и раскрасили на скорую руку, и подчеркнуто разорванное изображение змея, заглатывающего собственный хвост – что должно было означать вечный круг жизни и смерти, прерывающийся окончательно и бесповоротно.