Евнухи Такпетора простерлись ниц. Он кивнул и сделал приветственный жест, коснувшись ладонью лба. Стражники вышли вперед, и мы с Такпетором приблизились к царице по коридору из щитов и копий.
Перед троном Такпетор упал на колени. Я тоже собрался это сделать, но он ощутимо двинул меня по ноге и прошептал:
– Нет, тебе этого не положено.
– Ну, извини, – прошептал я в ответ.
Я смотрел на царицу. Выражение ее лица было совершенно бесстрастным, а косметики на ней было столько, что, казалось, она надела маску. Я уставился в пол.
Такпетор скрестил руки на груди. Он трижды поклонился.
– О, Грозная Госпожа, моя Царица, я доставил к вам чародея Секенра, как вы и повелели.
– Секенр, – приказала царица Хапсенекьют, – подойди и сядь рядом со мной.
Ее голос был таким знакомым, настолько непринужденным, что в этот момент она показалась мне не царицей, а той госпожой, с которой я путешествовал по реке. Я поднял глаза. Наши взгляды встретились. Она улыбалась.
– Что? – вот и все, что я смог сказать.
Она указала на кушетку у своих ног. Я приблизился к ней с серьезным и таинственным видом, как и настаивал Такпетор, стараясь не запутаться в полах мантии.
Одна из женщин, сидевших на кушетке, повернулась ко мне, и ее драгоценности ярко сверкнули. Это была Тика. Ее лицо, как и лицо матери, казалось маской. Я так и не смог ничего прочесть в ее глазах. Она быстро отвернулась.
Я сел.
– Вот теперь мы втроем снова вместе, Секенр, – сказала царица. По ее знаку остальные дамы и советники поспешили удалиться. Тика придвинулась ко мне. Я взял ее за руку, совершенно не заботясь о протоколе. Она вздрогнула, негромко вскрикнула, сделалась еще более надменной, но крепко сжала мою руку. Никто ни чего не сказал.
– Секенр, – наконец поинтересовалась царица, – что ты думаешь обо всем этом?
Я так и не понял, что она имела в виду: наше воссоединение или реакцию Тики на мое прикосновение.
– Не знаю, что и сказать, Ваше Величество.
– Ты становишься мудрее, Секенр. Значит, молчи, пока тебе не надо будет сказать нечто важное. Лучшие чародеи обычно немногословны. Никто не боится болтунов, а чародеев должны бояться, иначе чего они стоят.
Я кивнул и внимательно выслушал царицу, объяснившую, почему я был так спешно вырван из своего уединения.
– Заргати заключили союз с ханатеш, археди и рядом других племен, о которых я прежде и не слышала. Подчинив себе еще с дюжину других народов, они стали грозной силой, чего никто в Городе-в-Дельте прежде и предположить не мог. Все вместе они образовали орду, наносящую моим войскам поражение за поражением. Они разрушили множество городов, посадив на кол всех их жителей – уж таков у них обычай. Ты уже видел это на Реке, Секенр. Там, где проходят заргати, небеса чернеют от стервятников. Скоро они будут здесь. Ты моя единственная надежда, Секенр. Или же, да ты и сам прекрасно знаешь, острые колы будут приготовлены и для тебя, и для меня, и для моей дочери. Заргати не берут пленных, чтобы сделать из них рабов. Они просто им не нужны. Все, что им нужно – так это пустые земли, где они будут пасти свои стада на руинах цивилизации.
– Я не понимаю, – заметил я. – Твоя армия могущественнейшая в мире…
– Они побеждают благодаря магии. Их царь – Абу-Ита-Жад, так его зовут, что значит Кровавый или Кровожадный Лев, как мне говорили, имеет у себя на службе какого-то могущественного чародея. Я в этом уверена. Стрелы не попадают в цель. Генералы погибают в собственных шатрах, где никого больше нет, безо всяких видимых причин, страшно искалеченные. Песок слепит мои легионы в то время, как враг с криками скачет вперед, а ветер дует им в спину. Секенр, это задача для чародея и только для чародея. Ты должен спасти нас. Впоследствии ты можешь требовать любую награду, какую пожелаешь.
– Я постараюсь…
Ее лицо стало суровым, теперь она была Царицей и только Царицей, а не госпожой Неку, которую я когда-то знал.
– Ты должен не просто постараться. Ты убьешь вражеского чародея. Мои солдаты сделают все остальное. Я приказываю тебе, Секенр. Я не просто прошу об одолжении, ты должен повиноваться мне.
Я отпустил руку Тики.
– Да, Ваше Величество.
Царица Хапсенекьют сильно ошибалась в одном отношении – если бы город пал, я бы исчез. Она недооценила способности чародея становиться невидимым или просто неожиданно оказываться совсем в другом месте. У нас есть свои маленькие хитрости.
Ключом ко всему было магическое зеркало. Тем вечером я коснулся волшебного стекла, оставленного мне предшественником, чувствуя, как тихо трепещет его поверхность, когда в нем пробуждается магия. В комнате, где стояла абсолютная тишина, я слышал почти неразличимые, слабые и далекие крики мужчин и женщин, погибших давным-давно при создании этого зеркала. Как и множество других артефактов Луны, этот создавался в топке, из человеческой плоти, и охлаждался человеческой кровью.
Я стоял во тьме лаборатории, по-прежнему одетый в чрезмерно большую мантию с глупейшими драгоценностями, и тихо нашептывал зеркалу. Через несколько минут я уже смотрел сквозь него, как сквозь высокое окно темной ночью. Передо мной предстала многочисленная, как стая саранчи, орда заргати, расположившаяся лагерем у Города-в-Дельте.
Перспектива размазалась, все смешалось, и меня, казалось, несло в воздухе по всему вражескому лагерю.
Я слышал песню; песня заргати – это история. Они не пишут книг о своих предках, как это делаем мы. Вместо этого они поют. Всегда где-нибудь да найдется бард-заргати, поющий бесконечную песню, которая становится все длиннее и длиннее, с описанием подвигов и завоеваний каждого последующего поколения, песнь о крови, смерти и грабежах, которые у этого народа считаются единственным источником гордости. Когда воин погибает, они просто говорят, что он вошел в песню.
У заргати есть всего одна песня. Другой и быть не может.
Теперь же перед городом тысячи и тысячи голосов слились в ужасающей литании, подобной грому, грохочущему в холмах перед грозой. Темные силуэты фигур, скорчившихся перед кострами, жрецы, взывающие к Сюрат-Кемаду, единственному богу, которого почитали заргати, воины, просившие бога о храбрости и мужестве, обещая взамен множество жизней, взятых у врагов, дети и старики присоединялись к ним, и, казалось, воздух трепетал от их криков.
Я прошел среди них, невидимый, среди женщин, точивших мечи и копья своих мужей, среди толпившихся в загоне лошадей и среди танцоров, так близко, что брызги их пота попадали на меня, и я чувствовал вонь их разогретых тел.
Не пели лишь покоренные народы, завоеванные племена, сражавшиеся на стороне заргати, но так и не приобщившиеся к песне: кочевники пустыни, чернокожие многих наций, не принадлежавшие к заргати. Они сгрудились кучками, как испуганные газели в поле, где свирепствуют львы.
Я подошел к самому большому шатру из дубленых кож. Там в окружении своих советников спиной к огню сидел Абу-Ита-Жад, Кровавый Лев, его мощный торс был обернут львиной шкурой, его украшения и пластины доспехов блестели в неровном свете костра. Один раз он, смеясь, посмотрел в мою сторону, и я заметил, что его зубы сточены в форме треугольников. Его улыбка напоминала не львиную, а крокодилью. Передо мной была Смерть, воплощенная во плоти, истинный слуга Сюрат-Кемада.
Я шепнул еще раз, и Абу-Ита-Жад меня услышал. Его глаза расширились от удивления и, как я надеялся, от ужаса. Он тщетно пялился во тьму, но так и не увидел меня.
Я протянул руку, дотронулся до зеркала, и изображение исчезло. Я вновь стоял перед зеркалом у себя в лаборатории.
Не ради каких бы то ни было наград, не ради несметных сокровищ, обещанных мне царицей, я решил спасти город – я хотел лишь одного, чтобы Тика не попала в руки этих людей.
И снова я отправился во вражеский лагерь с помощью зеркала, и когда оно показало мне лишь два желтых глаза, горевших во тьме зловещим огнем, я понял, что нашел чародея заргати, чьего имени я не знал.