В голове проносились картины интимного ужина на двоих. Я представляла уютный ресторанчик где-нибудь в стороне от людской сутолоки, царящей вокруг моей квартиры в Бейзуотере. Вот Южный Кенсингтон — то что надо; подойдут и не самые посещаемые туристами уголки Ноттинг-Хилла. Я нарисовала кабинетик в заведении с кирпичными стенами и крохотными столиками только на двоих и рассчитанными, сидя за которыми соприкасаешься коленями. Музыка негромкая, свет приглушенный, и официанты не возникают через каждые две секунды, спрашивая, нравятся ли блюда. Там не будет ни Сэлли, ни Пэмми, ни монаха-призрака. Только два больших бокала с красным вином, я и, конечно же, Колин.
И я дважды проверю, что отключила свой проклятущий мобильник.
Ну, раз уж я этим занимаюсь, почему бы не добавить еще и скрипки? Я состроила себе отвратительную гримасу и виновато оглянулась, не видел ли кто. Никто не видел, в основном потому, что больше никого здесь не было. Слава Богу. Терпеть не могу, когда мои внутренние монологи отражаются на лице.
В семь тридцать утра в воскресенье никто не ждал поезда до Лондона. На открытой платформе стояла одна я. Было так рано, что даже вездесущий киоск, торгующий кофе из автомата, еще не распахнул свои двери — или как там называют открытие и так стоящего на улице киоска. Я бы все отдала за чашку кофе, не только ради кофеина, но и ради тепла. Ветер царапал щеки, острый, как память, сдирая кожу до оголенных нервов.
Я сунула онемевшие от холода руки в рукава куртки и потерла друг о дружку, но проку от этого было не больше, чем от попытки погреться возле выключенного обогревателя. Холод одолевал как снаружи, так и изнутри, пробирающий до костей холод, вызванный недостатком сна и голодом, с которым можно справиться только при помощи нескольких часов сна без сновидений, под грудой пледов и с предусмотрительно выключенным будильником.
Поезд пришел, на удивление, вовремя. В семь тридцать две он лениво вплыл на станцию, словно гордясь тем, что не сломался по дороге. В Штатах такого поезда не увидишь — двери, двери, двери, каждое купе со своим отдельным входом с улицы. Полагаю, удобно для входа и выхода, но бесконечная череда одинаковых дверей вызывает легкое головокружение. Наверное, ты слишком устал, если начинаешь смотреть на устройство пригородного поезда как на аллегорию Жизни. Наименее востребованное купе?
Поскольку на станции никого больше не было, определить, в каких вагонах ездят меньше всего, не представлялось возможным. Я наугад открыла желтую дверь и забралась внутрь, бросила сумку на одно сиденье, сама плюхнулась на другое. С благодарностью устроившись на потертом сиденье, я положила голову на подголовник, стараясь не думать о тех головах, что покоились на нем до меня. Снаружи медленно тронулся сельский пейзаж, как задник в старых фильмах, — клетчатый ландшафт вспаханных под пар зимних полей с периодическими вкраплениями закопченных коричневых домов, которые группками стояли вдоль железнодорожной линии, ленясь друг к другу общими боковыми стенами. Глядя на проплывающий пейзаж, я позволила себе поддаться приятной волне усталости и ленивым размышлениям над тем, что я прочла этой ночью в библиотеке.
Особенно над последним письмом. Все в кляксах, словно Генриетта слишком сильно нажимала на перо, когда, не теряя времени, переходила к существу проблемы. Маркиза сбежала.
Первой моей мыслью было, что Вон оказался предателем. Однако, по словам Генриетты, Вон выполнил свой долг и благополучно сдал маркизу под стражу. А уже там она убедила охранника, что, безусловно, произошла ошибка — ведь она все же благородная дама из прекрасной старинной английской фамилии и просто не может иметь ничего общего с международным шпионажем. Она, женщина не первой молодости, — и шпионка? Сама идея — взмах ресниц, жеманная улыбка — абсурдна. Генриетта с особой горечью и кляксами выразила свой гнев по поводу воздействия уловок маркизы на людей неосведомленных. Тактика сработала. Охранник проинформировал Уикхема (а тот сообщил Майлзу, который сказал Генриетте), что маркиза самым великодушным образом приняла его извинения. Генриетта с такой силой поставила точку в конце этого предложения, что прорвала бумагу. В последний раз женщину, похожую по описанию на маркизу, видели садящейся на корабль, шедший в Ирландию.