«Хватай ее, глупец! Не дай ей убежать!»
Видимо, она прочла мои мысли, потому что отскочила, когда я попытался приблизиться к ней, широко разведя руки.
— Подожди, — сказал я. — Надежда есть. Пожалуй, я нашел способ.
Она язвительно рассмеялась.
— Верить Язону? Медея однажды поверила ему, Кревза тоже, а еще царица Гипсипила и многие другие. Но только не Киан!
На языке у меня вертелись нежные слова, успокаивающие аргументы, сладкие, как мед, фразы. Но едва я открыл рот, чтобы произнести их, воздух вокруг нас задрожал в такт музыке невидимой арфы, и я увидел, что темнота между колоннами открывается, как щель в двери.
— Киан? — произнес голос Фронтиса. — Кто здесь говорит о Киан?
Высокий и золотистый вошел он сквозь темноту в комнату. За ним вошли и другие жрецы, с любопытством выглядывающие из-за его плеча. Киан взглянула на входящих, потом вновь повернулась в мою сторону. Ее глаза умоляюще смотрели с темного лица.
Мне показалось, что мозг мой выворачивается, ввергая теснившиеся в нем мысли в полный хаос, освещаемый молниями заговора и контрзаговора. Фронтис вопросительно смотрел на меня.
— Вот Киан, — услышал я собственный спокойный голос. — Она в обличье рабыни. Хватайте ее быстрее!
8. ГОВОРИТ ГЕКАТА
Молча шел я за Фронтисом по золотому коридору. В голове у меня по-прежнему все бурлило, но важнейшей из тех, что владели мною теперь, была мысль о близком конце — максимум через час. Но Фронтис поклялся мне, и сейчас я шел за ним в комнату, где должна была начаться церемония освобождения моего разума от разума Язона.
Я все еще отчасти оставался Язоном и по-прежнему чувствовал фонтаны простых, гладких фраз, предлагающих оправдания для совести Джея Сиварда. Я ненавидел этот расчетливый, лицемерный разум, вторгшийся в мой собственный. И все же все ли аргументы, которые он мне предлагал, были фальшивыми? Кто их приводил — Джей Сивард или Язон Изменник?
«А что мне было делать? — спрашивал я самого себя. — Мы находились в безнадежной ситуации и оба понимали это. Не было и речи о бегстве, а от него зависела судьба Гекаты. Вопрос, собирался ли я стать на ее сторону, уже не имел значения. А может, имел? Геката была хозяйкой тьмы, одним из божеств подземного мира, королевой заклятий и черной магии. Аполлион же бог солнца, яркий свет дня, антипод колдовства и мрака ночи. Нельзя судить богов по этим чертам — это просто легенда и она может не иметь никакого значения. Но как же мне тогда их оценивать?
Ну ладно, все это не в счет. В данной ситуации я мог сделать только одно, а именно: ударить в обе стороны. Я завоевал доверие Фронтиса, и это имеет значение, потому что он, похоже, близок к полной власти здесь. Сейчас он будет работать со мной. Однако я сделал и нечто большее, потому что некто могущественный в Гелиополисе выпустил Киан.
Делая это кто-то соткал сеть интриги, я же своим поступком нарушил равновесие этой сети. А любое нарушение равновесия сейчас выгодно, ибо может означать для нас спасение, и не должно представлять опасности большей, чем та, в которой мы уже находились. Если планы неизвестного жреца будут перечеркнуты, это к чему-то приведет, а поскольку я пользуюсь теперь доверием Фронтиса, возможно, мне удастся переждать и обратить это себе на пользу».
Но Язон ли рассуждал так гладко? Я не мог забыть выражения глаз Киан, когда ее выводили. Многие женщины — я это знал — смотрели на Язона подобным взглядом, когда он предавал их. Но для Джея Сиварда это было внове. Но если бы я бросился ей на помощь, все, что Джей — или, может, Язон — швырнул в отчаянии на весы, было бы потеряно. Нет, лучше позволить ей уйти со жрецами… даже на алтарь, если нужно, пока дозреют планы Язона.
Мы остановились перец дверью, украшенной символом солнца. Фронтис настежь открыл ее и кивнул мне, чтобы я вошел; сам он молча последовал за мной. Комната внутри имела форму звезды. Пять углов отсекали золотые занавесы, и когда я входил, какой-то высокий мужчина как раз опускал последний. Он повернулся ко мне, и я увидел морщинистое лицо Офиона, верховного жреца. Хромая, подошел он и заглянул мне в глаза.
— Потомок Язона, — тихо произнес он, — ты предстаешь пред ликом Аполлиона. Помещение за этой комнатой является частью величайшей его святыни. Ты будешь смотреть в Око Аполлиона, и воспоминания, ненавистные тебе, покинут твой разум.
Он заколебался, слегка нахмурившись, но прежде чем успел заговорить снова, Фронтис скользнул мимо него и коснулся выступа на противоположной стене. Угол звездчатой комнаты раскрылся, и я заглянул в бесконечность отражающих друг друга серебристых стен. Ладонь Фронтиса, лежавшая на моем плече, подтолкнула меня вперед, и я, полуослепший, пошел.
— Офион поведет тебя дальше, оставаясь снаружи, — послышался сзади голос Фронтиса. — Он будет служить, как верховный жрец, ибо формально я еще послушник. Но я буду стоять рядом, чтобы учиться. Ты готов, сын Язона?
Я не был готов. Парадоксально, но сейчас, когда наступил этот момент, я почувствовал странное нежелание избавляться от воспоминаний, которые были для меня пыткой, когда бы они ни появлялись. Что ни говори, они обещали мне знания и силу, которые могли неожиданно понадобиться мне, прежде чем я покину Гелиополис… если вообще покину его живым.
Однако Фронтис не ждал ответа. По комнате пронеслось легкое дуновение, и когда я запоздало повернулся, жрецов уже не было. Сверкающие стены вернулись на свои места, и вход закрылся. Я оглядел комнату.
Она была невелика, однако в ней чувствовались силы, которые напряженно пульсировали между стенами, затаившиеся неведомые силы, которые в любой момент могли пробудиться к жизни. Мне казалось, что здесь сосредоточено больше энергии, чем во всем Гелиополисе снаружи.
От полированного потолка шел приглушенный свет, образуя зыбкую материю, сотканную из пересекающихся лучей, призрачную и искрящуюся. Пол понижался к небольшому углублению посередине, где лежала матовая полусфера диаметром метра в полтора, похожая на фонтанчик опалесцирующей воды. Стены были зеркально-серебристые.
Я ждал, с бьющимся сердцем. Сверху вниз падали потоки приглушенного света, образуя световые колоннады. Через какое-то время мне показалось, что они стали ярче. Матовая полусфера начала испускать холодный свет, и к сиянию, лившемуся с потолка, добавился золотистый оттенок. По-прежнему было тихо. Око Аполлиона стало матовым, световые колонны тоже.
Свет ослабел и вновь стал сильнее. На этот раз сияние золота в нем стало отчетливее. Око потускнело, вспыхнуло и снова потускнело. Изменения происходили все быстрее, в зеркальных стенах отражались каскады золотых вспышек. Я заметил свою собственную фигуру, то появлявшуюся, то вновь исчезавшую, в такт снопам падающих сверху солнечных лучей.
Они засверкали как молнии, и внезапно комната превратилась в ослепительную золотую плоскость, такую яркую, что я не мог смотреть. Подняв руку, я прикрыл ладонью глаза. Но и под веками, как кипящие облака, клубились цветовые пятна. И вдруг эти облака разошлись, и какое-то лицо заглянуло сквозь них в бездны моего мозга.
Мне казалось, что каждая клеточка моего организма инстинктивно бежит от этого взгляда. Я чувствовал страшный холод, закрадывающийся во все мышцы и нервы, словно тело мое внезапно замерзло при виде красоты этого Лица… Лица Аполлиона.
Я смотрел на бога.
Многие легенды, сохранившиеся до наших времен и нашего мира, воспевали красоту Аполлиона. Но то была совсем не человеческая красота. Его лицо имело все черты, характерные для лица человека, но его красота превосходила любую человеческую красоту в такой же степени, как сияние солнца превосходит пламя свечи. Ни в одном языке мира нет слов, которыми можно было бы описать его вид… или то, как это божественное величие пренебрегало глазом, который в него всматривался.
Он отнесся ко мне равнодушно, сохраняя дистанцию, отделявшую богов от дел этого мира. Я был не более чем крохотной морщинкой на глади божественных помыслов, непонятных для любого разума, кроме его собственного. И я отчетливо сознавал бесконечность всевозможных золотых сооружений, невероятно высоко уходящих в золотое небо. Мир бога!