В музыке есть очень мощная, скрытая сила. Ни один человек сегодня не скажет с уверенностью о том, что звук разрушил стены Иерихона, но когда-то люди знали о природе звуков очень многое.
Здесь, в Темном Мире, об этой арфе ходило много легенд среди простого народа. Люди рассказывали, что на ней играл сам дьявол, что духи воздуха трогали ее струны. Ну что ж, в какой-то мере они были правы. Эту арфу создала невероятная научная точность. Она была очень сложной машиной.
Соник, субсоник и просто вибрации совпадали с мыслеволнами мозга, частично гипнотизируя, частично действуя на электромагнитную структуру. Мозг — это коллоидная машина, а любую машину можно контролировать. И эта арфа могла найти ключ к мозгу и сковать его.
Сквозь стены слабо доносились звуки сражения, но Гаст Райми не слышал их. Своими древними и глубокими мыслями он странствовал в измерениях чистой вибрации.
Пальцы мои дотронулись до струн арфы, сначала неуклюже, но потом со все большей уверенностью. Память постепенно возвращалась ко мне.
Вздох струн шепотом пронесся по белой комнате — бормотанье минорных тонов в томном, низком, далеком ключе. И пока арфа раскрывала модель мозга Гаста Райми, струны под моими руками оживали. Душа Гаста Райми была переведена на чистую музыку.
Настойчиво и пронзительно зазвучала одна нота, затем звук стал выше, исчезая в неслышном спектре. Глубоко внизу возник сильный шум — так шумит, завывая, ветер, так кричит одинокая чайка.
Музыка высоко растекалась широкой рекой — холодная, чистая и белая, как вершина снежной горы.
Громче зашумели великие ветра; рвущее душу адажио звучало в поднимающемся потоке музыки. Гром падающих скал, резкие стоны землетрясений, наводнение, затапливающее поля и леса. Затем возникла тяжелая, как удар, нота — гулкая и неземная. Я увидел пространство между мирами — огромную пустую ночь космоса.
Внезапно пролилась веселая, легкая мелодия, которая напомнила мне залитые солнцем поля.
Гаст Райми пошевелился. На мгновение в его голубых глазах появилась мысль — он увидел меня. Но потом огонь жизни в этом древнем теле снова начал угасать. Я знал, что он умирает, что я растревожил его долгий покой, что он потерял всякий контакт с жизнью.
Гаст Райми сидел передо мной, и последняя искра жизни угасала в его мозгу.
Но я заставил волшебные заклинания арфы дуть могучим ветром на угасающие искры его жизни.
Орфею удалось вырвать Эвридику из королевства Плутона. Вот и я опутал паутиной музыки душу Гаста Райми, не давая ей улететь из тела.
Сначала он сопротивлялся, и я чувствовал, как его сознание пытается ускользнуть, но арфа уже нашла ключ к нему, и не позволяла ему уйти. Она неумолимо тянула его к жизни.
Искорка заколебалась, пропала, вновь стала ярче. Громче запели струны; громче стал рев волнующихся вод. Еще выше зазвучала резкая нота, чистая, как ледяной свет звезд.
Музыка соткала паутину, заполнившую собой всю комнату. Паутина зашевелилась и обернулась вокруг Гаста Райми!
И вновь в его голубых глазах появилась искра жизни. Он перестал бороться и сдался. Ему легче было вернуться обратно к жизни и позволить мне расспросить его, чем бороться с поющими струнами, которые могли захватить в плен саму душу человека.
Губы старика задвигались над белоснежной бородой.
— Ганелон, — произнес он. — Я знал, кто играет на арфе. Ну что ж, задавай вопросы. А затем позволь мне умереть. Я не буду жить в эти дни, которые должны наступить. Но ты будешь жить, Ганелон, и, тем не менее, ты тоже умрешь. Это мне удалось прочитать в будущем.
Большая голова низко наклонилась. На мгновение Гаст Райми прислушался, и я прислушался вслед за ним.
Сквозь толстые стены доносился звон мечей и крики умирающих.
13. ВОЙНА — КРОВАВАЯ ВОЙНА!
Жалость захлестнула меня. Тень величия, которая окутывала Гаста Райми, исчезла. Передо мной сидел древний сморщенный старик, и я на какое-то мгновение почувствовал неодолимое желание уйти и дать ему возможность вновь уплыть в спокойные просторы мысли. Я помнил, что когда-то Гаст Райми казался высоким большим человеком, хотя он никогда не был таким при моей жизни. Но в детстве я сидел у ног члена Совета и с обожанием глядел на его величественное бородатое лицо.
Возможно, в нем тогда было больше жизни, больше тепла и человечности. Сейчас оно было неподвижным. Оно больше напоминало лицо бога.