— Дочь, — отвечает он.
— У нее есть маска?
— Еще нет. Она недостаточно взрослая для школы. Мы копим...
Я перечеркиваю то, что написал отец и аккуратно переписываю заказ на две маски детского размера, вместо одной.
— Мадам? — он смотрит на записку.
— Мои родители в состоянии себе это позволить, — говорю я.
Он осторожно складывает бумагу и кладет ее во внутренний карман, прежде чем направиться к лестнице — курьерам не разрешается пользоваться лифтом. Я представляю, что бегу за ним, вместе с ним, к заводу. Как и женщина на улице... он не получает столько денег, сколько стражи. Это было бы несправедливо по отношению к нему. Я возвращаюсь в апартаменты.
Я почти сталкиваюсь с отцом в фойе. Он хлопает меня по руке.
— Ты так выросла. Я всегда хотел заказать портрет. Это одно из моих самых великих сожалений. Я ждал, пока не стало слишком поздно.
Я не спрашиваю о том ли он, что я слишком взрослая, или о том, что хотел портрет обоих своих детей.
— Я собираюсь спуститься вниз и осведомиться об ущербе, — говорит отец. Его голос приятный и не очень понятный. Возможно, он думает, что мама его слушает.
Как только он уходит, я проскальзываю в его лабораторию. Пробирки наполнены какими-то яркими жидкостями, булькающими над источниками управляемого пламени, не сильно отличающимися от того, на котором Уилл готовил завтрак для Генри и Элис. В правой части комнаты размещены полки, заполненные баночками с мертвыми насекомыми, по большей части сверчками.
Заметки отца разбросаны повсюду, кроме большого деревянного стола, который девственно чист. Я делаю один шаг через порог, затем еще один. Отец не останется внизу надолго. Я пересекаю комнату, направляясь к столу. Первый ящик пуст. Ни чернил, ни перьев, ни одного инструмента, который мог бы храниться в столе. Второй ящик также пуст.
Третий наполнен бумагами. Я хватаю сложенный лист из конца стопки. Это, кажется, должна быть схема какого-то ... воздушного корабля? На самом верху отец написал «Невозможно. Скажите мальчику, что это никогда не полетит».
Я слышу шум и отпрыгиваю прежде, чем понимаю, что это повариха, идущая в гостиную, чтобы спросить маму о предпочтениях.
В следующем ящике я нахожу склад аккуратно промаркированных бумаг. Схемы, диаграммы, расчеты. Все, что могло потребоваться для производства масок.
— Аравия? — зовет мама из гостиной.
Я закрываю ящик с чертежами слишком сильно, мама наверняка должна была услышать это. Я запихиваю бумаги в рукав, благодаря судьбу за то, что надела скромное платье.
— Аравия? — зовет она от дверей. — Что ты делаешь? — ее тон скорее смущенный, нежели обвиняющий, и это заставляет меня чувствовать себя еще более виноватой.
— Я искала отца.
— Он ушел вниз, разговаривает со стражами. Ты не видела, как он ушел? — теперь она подозревает. — Пойдем в холл. Ему не понравится, что ты здесь.
Я следую за мамой, но прежде чем я могу расправить кучу смятых бумаг в рукаве, передняя дверь открывается, и отец снова входит в наши покои.
Я жду, сердце стучит, но мама ни в чем меня не обвиняет.
Отец останавливается и ждет, очевидно, пытаясь понять, почему мы обе стоим тут.
— Возможно, я проработаю в лаборатории до самого ужина, — наконец, говорит он, рассматривая дверь, которую я забыла закрыть.
— Ужин будет подан через час, — говорит мама. — Повариха приготовила грибы...
Ее прерывает громкий хлопок двери.
У меня перехватывает дыхание. Единственный человек, который хлопает дверью — Эйприл. Все остальные должны пройти через охрану на стойке регистрации. Слуга открывает дверь, и мы все смотрим.
Молодой мужчина стоит на пороге с букетом алых роз. Я почти не узнаю его, ведь я никогда не видела его в маске, но теперь он надел ее. Высокомерие видно в том, как он стоит, а его брови выдают насмешку. Они теперь даже более выразительны, раз остальное лицо скрыто. Мне нравится, как он выглядит в маске.
Одна его бровь темнее, слегка опаленная. Я вспоминаю, как он сидел в темноте, зажигая спички. Может быть, он поджег и себя. Или, может быть, прогулялся по городу прошлой ночью.
В любом случае, видеть его для меня волнительно.
Эллиот медленно входит, пожимает руку отцу, кивает матери и передает мне цветы. Я неуклюже их беру, шипы впиваются в руку, оставляя тонкий кровавый след.
— Я Эллиот, — говорит он моим родителям. — Я... — он колеблется. — Брат Эйприл. Я надеялся, что ваша дочь можешь прогуляться со мной на крышу.
Крыша. Мне не разрешено туда идти, хотя я не думала прыгать уже достаточно давно. Я бесцеремонно кладу на край стола цветы. Мама смотрит на Эллиота, ее лицо бледное. Она идет к серванту и наливает напиток. Только непонятно: для себя или для Эллиота.
— Крыша?
Прежде чем мама может продолжить, наш курьер входит в комнату. Слезы текут по его лицу. Этот мужчина, который сидит за дверью, невозмутимо ожидая наших поручений, плачет.
— Бомбежка прошлой ночью ... — шепчет он. — Уничтожила завод, где выпускались маски.
Я задыхаюсь и кладу руку на прорезь для рта на моей маске, и, когда я это делаю, бумаги в моем рукаве издают громкий хрустящий звук.
Глаза Эллиота встречаются с моими.
— Конечно, его заново отстроят, — говорит мама.
— Люди на улицах говорят, что даже если и отстроят, рабочие будут вынуждены делать маски вручную. Только очень богатые люди смогут позволить себе их, — курьер падает на наш диван.
И мать наливает выпить ему, а не гостю.
— Люди сказали, кто это сделал? — спрашивает Эллиот.
Мои глаза возвращаются к его опаленным бровям. Что он знает?
— На тех стенах, которые еще стояли, были нарисованы черные косы, — говорит курьер.
Эллиот кивает.
— Мальконент[1], — то, как произносит он слово, выходит скорее как имя, чем настроение. Не похоже, чтобы мать и отец поняли это, но взгляд курьера резко устремляется вверх.
Отец опирается руками о подоконник и смотрит вдаль.
— Они пожалеют о своих действиях, как только болезнь снова ударит, — говорит он. Он яростно трет свой лоб, оставляя на нем чернильный след, и кладет платок обратно в карман. — Они уничтожили именно то, что давало им надежду.
В комнате душно.
Эллиот смотрит на отца. Тот говорит о возможности новой болезни и нашей уязвимости достаточно часто, чтобы я к этому привыкла.
— У многих людей все еще есть маски, — говорит мама.
Но не у маленького Генри. И не у дочери курьера.
Отец прочищает горло.
— Возможно. Завтра я пойду и предложу свою помощь. Еще есть человек, который может ускорить процесс. Я поделился с ним знаниями...
— Вы помогли, сэр. Никто и не сомневается. Но вы не поделились с ним знаниями, — говорит Эллиот.
Мать и отец поворачиваются, чтобы посмотреть на Эллиота — племянника принца. Тот не пытается их запугать своей злостью.
— Вы отдали знания моему дядюшке, и он спрятал их, — говорит он.
— Если вам больше ничего не требуется, я вернусь на пост, — курьер нервничает. Уходя, он поднимает розу, которая выпала из букета Эллиота, и протягивает мне. — Спасибо, — шепчет он. — Моя дочь ... было так щедро с вашей стороны попытаться.
Мы молчим, пока он торопливо идет по плитке пола к своему креслу в холле.
— Вы все еще можете помочь, сэр, — говори Эллиот. — Вы могли бы отдать мне чертежи. Я бы нашел способ их распространить.
— Ты знаешь, что я не могу этого сделать, — резко говорил отец. — И ты знаешь причину.
Я перевожу взгляд с одного на другого. Бумаги царапают мою руку. Я готовлюсь сделать то, что отец не станет. И я знаю, что это неправильно.
— Я делаю все, что могу, — говорит отец. — Твои друзья-изобрататели могут привести меня к присяге за это.
Эллиот кивает. Отец отворачивается так, будто не хочет признавать понимание Эллиота. Его голос горек.
— Существует то, что мы никогда не сможем сделать. Не тогда, когда люди разрушают... — плечи отца опускаются. Он неуклюже заходит в свою лабораторию. Дверь не хлопает. Двери в Аккадиан Тауэрс никогда не хлопают.