Моей сестре Сэнди
От автора
Книга эта — плод фантазии автора, однако сюжет ее основан на исторических фактах.
Как и многие другие изгои цивилизации девятнадцатого века, рыжебородый гигант по имени Джон Джонсон покинул равнины Востока ради охоты на пушных зверей в лесах и горах Дикого Запада. Материальные свидетельства существования этого персонажа — единственный дагерротипный портрет да покосившийся могильный камень в месте его последнего успокоения. Но благодаря усилиям историка Рейнольда Торпа мы знаем об этом пионере Дикого Запада не так мало. Уже через много лет после смерти Джонсона этот исследователь-энтузиаст расспрашивал очевидцев, выслушивал рассказы людей, сталкивавшихся с Джонсоном или принимавших участие в его эскападах. События далекого прошлого оказались настолько яркими и исключительными, что прочно запечатлелись в памяти старожилов.
Мрачный кряжистый верзила, Джонсон с одинаковой сноровкой снимал шкуры с пойманных бобров и сдирал скальпы с людей. Рассказывают о сотнях таких кошмарных трофеев, добытых Джонсоном за его многолетнюю карьеру. Он охотно уступал их по сходной цене всем желающим, но скальп первого убитого им индейца из племени арапаго всегда болтался на его поясе.
Но даже не это его, с позволения сказать, хобби стало главной причиной популярности Джонсона. Истинную славу принесла ему склонность к поглощению человеческого мяса. Объявив войну индейскому племени кроу, он, судя по рассказам, учинил настоящую резню. Убивая индейцев дюжинами, Джонсон извлекал из их неостывших тел печень и пожирал ее в сыром виде. Современники и окрестили его «Джонсон-Печенка».
Не ограничиваясь племенем кроу, он однажды, набрав шайку единомышленников, вырезал отряд из тридцати двух индейцев сиу, разбивших лагерь на речном берегу. Насладившись своим фирменным деликатесом, Джонсон проследил, чтобы его команда отрубила убитым головы и как следует выварила их, дабы отделить мягкие ткани от кости. Оголенные черепа индейцев веселая компания насадила на шесты, которые воткнули в бережок для услаждения взоров пассажиров рейсовых пакетботов. Подобные подвиги сделали Джонсона предметом восхищения, любимым героем современников, ходячей легендой.
Житие и деяния этого Пожирателя Печени не вредно бы вспомнить в наше обуреваемое не меньшим насилием и не менее жестокими преступлениями время. Кровопролития, вражда, ненависть были не меньше присущи американскому обществу сто лет назад, чем сегодня. Напротив. История американской западной границы — резня, суд Линча, пальба, ежедневное варварство — делает наши дни чем-то вроде Золотого Века в сравнении с далеким прошлым. Различие между эпохами неоспоримо. В девятнадцатом веке люди с подобными садистскими наклонностями не только могли оправдывать свои поступки различными общественно благовидными мотивами, но и получать за эти действия моральное и материальное поощрение. Желаете отведать человеческой крови — пожалуйте на Запад. Единственное условие — вы должны ограничиться кровью «краснокожих».
Сегодня человек, убивший нескольких себе подобных, расчленивший их тела и отведавший их плоти, считается опасным преступником, убийцей-рецидивистом. Сто лет назад, во времена Джонсона-Печенки, такого человека — если он не трогал «белых» — называли иначе.
Его называли героем.
Часть первая
ВИРГИНЕЦ
Глава первая
Есть вещи, которые интересны всем. У нас, в Штатах, это байки о бесчинствах краснокожих на западных рубежах, о пленении и мучениях несчастных поселенцев. Публика поглощает такого рода известия, как раскаленная солнцем пустыня впитывает капли дождя. С первых дней освоения нового континента рассказы счастливчиков, чудом спасшихся из лап индейцев, — популярнейший жанр нашей литературы. За подтверждением далеко ходить не надо, достаточно бросить взгляд на полки любой бродвейской книжной лавки.
Не так давно (я пишу эти строки летом 1846 года) мне прислали для просмотра пачку шедевров подобного рода. Согласно устоявшимся канонам, обложки вопили, как мальчишки-газетчики: «Небывалые приключения!», «Неслыханные мучения!», «Нежданное освобождение!»… Как и следовало ожидать, опусы эти оказались начисто лишенными каких-либо литературных достоинств. Впоследствии, тоже отнюдь не вопреки моим ожиданиям, все они имели оглушительный успех у читающей публики, невзирая на ужасающий стиль и нагромождения явных нелепостей. Последнее обстоятельство, несомненно, заинтересует подлинного художника слова, создателя литературных жемчужин, не замеченных публикой, обойденных как вниманием, так и (что немаловажно) заслуженным материальным вознаграждением.
Что же в этих книгах — или в их читателях — вызывает столь жгучий интерес потребителя? Думается мне, что ответ следует искать в особенностях нашей человеческой природы, которая — увы! — ничуть не изменилась с первых дней Творения. Во все времена публику притягивали кровожадные, жестокие истории. Читатель может невнимательно просмотреть строки о захватывающих приключениях героев, о том, как они с честью выбирались из головоломных ситуаций, но сразу выпучит глаза и разинет рот, натолкнувшись на смачные подробности кровопролитных схваток и, тем более, на подробный анализ леденящих кровь мучений невинных жертв кровожадных краснокожих дикарей.
Что греха таить, я и сам не в силах изгнать из памяти иные сочные сцены. Вот некий Джон Роджер Таннер вспоминает, как с подвешенного за руки юного Тоби Сквайрса клочьями слезает кожа под ударами бича жестокого царька дикарей-ирокезов… Вот несчастный француз Жан Лафрамбуаз, всего-то желавший купить пушнину у индейцев, вынужден давиться мясом, отрезанным от его же собственной ляжки мучителями-апашами… А вот мужественный капитан Джон Солтер с суровой искренностью повествует о том, как гнусные команчи проделали в животе своей бледнолицей жертвы дырочку, вытянули через нее кончик тонкой кишки, пригвоздили колышком к земле и погнали обреченного прочь, вытянув из него таким образом все внутренности! Простое перечисление этих и подобных жестокостей вызывает в моей душе лавину эмоций: ужаса, отвращения, возбуждения…
Без сомнения, все эти страсти формируют представление о Диком Западе не только как о крае природных чудес, но и как об источнике гибельных опасностей, подстерегающих на каждом шагу; как о стране, населенной дикими существами, жестокостью своей и изобретательностью по части пыток превосходящими испанских инквизиторов. Из этих же писаний следует, однако, что даже в своих самых изощренных жестокостях дикари-индейцы нисколько не грешат против этических норм своего примитивного общества, против устоявшихся племенных верований и обычаев.
Вряд ли можно утверждать то же самое о существах белой расы, превосходящих жестокостью всех упомянутых ирокезов, команчей и апашей вместе взятых. А ведь такие бледнолицые существуют среди нас! В чем благосклонный читатель строк моих вскоре убедится. События, случившиеся на Манхэттене чуть более года назад, позволяют сделать вывод, что почтенный гражданин цивилизованного города способен на поступки, недоступные пониманию самого примитивного обитателя Дикого Запада.
В попытке воссоздать события минувших дней часто сталкиваешься с поразительным несоответствием масштабов самих событий и их причин, истоков. Так было и весною 1845 года, когда громадный город потрясла весть об ужасном преступлении. В среду, первого мая, я потел за своим рабочим столом в редакции свежеиспеченного журнальчика «Бродвейские ведомости». Жарким маем в Нью-Йорке никого не удивишь, но в том году погода вытворяла нечто невообразимое. Кроме жары, однако, день поначалу ничем замечательным не отличался. Ничто не говорило о том, что он яркой вехой войдет в криминальную историю мегаполиса.
В редакцию я прибыл как обычно, в десять утра, и сходу принялся за рутинное сочинение очерков и статей в очередной номер: обзор увлекательной (между нами: скучной и местами занудной) повести мистера Джозефа Холта Ингрэма о знаменитом пирате Лафите, краткий анализ сумбурной и невразумительной лекции о месмеризме профессора Генри Хорнкасла в Городской библиотеке, разгромный разбор поэтических плагиатов мистера Лонгфелло, творчество коего полностью базируется на шедеврах вашего покорного слуги; наконец, остроумная миниатюра о балладах и куплетах ирландской бедноты, ютящейся на окраинах Нью-Йорка. Пять часов упорного труда с одним лишь кратким перерывом для подкрепления бренного тела: немного сыру с черным хлебом и клубника от Путаницы, как любовно называю я свою уважаемую тетушку и тещу Марию Клемм, мать обожаемой супруги моей Вирджинии.