Зрители закричали. Дамы рыдали и падали в обморок, дети плакали. Несколько мужчин, пренебрегая собственной безопасностью — по сути, проявив героизм — бросились к клетке. Аякс тем временем разинул пасть и отпустил тело укротителя. Мазеппа упал в опилки лицом вниз. Из ужасных ран хлестала кровь, он скончался тут же, на арене, до прибытия врача.
Бульварная пресса подняла по поводу этого случая громкий вой, «Геральд» старался больше всех. Барнума осуждали и обвиняли. Общественность требовала немедленной казни зверя. Барнуму пришлось с этим согласиться. Но нельзя сказать, что его бизнес пострадал в результате этой трагедии. Напротив. Гений (если здесь уместно это слово) «короля чистогана» подсказал ему, как наилучшим образом использовать низменные наклонности публики. Барнум заказал чучело убитого льва — в сидячей позе, с разинутой пастью. По его заказу изготовили и восковую фигуру коленопреклоненного Мазеппы, одели статую в подлинную одежду погибшего укротителя, покрытую запекшейся кровью. Обе безжизненные куклы, объединенные в живописную композицию, демонстрировали момент, когда Аякс смыкает челюсти на шее Мазеппы. Рядом, для усиления впечатления, соорудили витрину, в которой выставили личные вещи укротителя, включая его бич, трехногую табуретку и склянку с помадой, которой он умащал свою роскошную гриву.
— Ты прав, Эдди, — согласилась Сестричка. — Мистер Барнум умеет оборачивать дурное себе на пользу.
— Я бы сказала, — вмешалась Путаница, — что постыдиться следует этому мистеру Беннету. Как он смеет нападать на нашего дорогого мистера Барнума! Вот в чем он прав, так это в том, что убийца заслуживает участи льва-людоеда. Да он во много раз хуже! Лев ведь от природы хищник, а это чудовище… Виселицы для него мало!
Меня удивила эмоциональность нашей кроткой тетушки. Ей и муху-то, случайно залетевшую в комнату, жаль было лишать жизни, а тут… Я свою тещу еще такой не видывал.
— Прекрасно понимаю, дорогая тетушка! Льва ведь уничтожили не столько в наказание за убийство, которое, как вы совершенно правильно отметили, соответствует его природе хищника-охотника, сколько для предотвращения подобных случаев в будущем. Не без основания считается, что единожды отведавший человеческой крови хищник уже не может пользоваться доверием. В этом отношении преступник, убивший обеих девочек, пал даже ниже дикого животного. Ведь движущей силой его преступлений является растущая раз от разу жажда человеческой крови.
В комнате повисла гнетущая тишина. Затем послышался вздох Сестрички.
— Ужасно! Такие разговоры начисто лишили меня аппетита. О еде даже думать не хочется.
— Нет-нет, Вирджиния, ты просто-напросто должна что-то скушать, это необходимо для твоего здоровья, — всполошилась тетушка.
— А тебе, мальчик мой, — повернулась она ко мне, — не помешает стакан лимонада.
— Пожалуй, не отказался бы от умеренной дозы этого освежающего напитка, — улыбнулся я. — Признаюсь, жара меня совсем иссушила.
— Бегу в кухню! — и Путаница мигом исчезла.
Я повернулся к жене.
— Надеюсь, ты не слишком расстроилась, дорогая?
— Не беспокойся, Эдди, со мной все в порядке. Скорей бы его поймали. Ведь это ужасно, он, может, замышляет новое преступление, сейчас, в этот момент, пока мы здесь разговариваем!
— Успокойся. Уверен, что его скоро обезвредят, — заверил я Сестричку, демонстрируя достаточно высокую степень доверия к полиции города Нью-Йорка, каковой сам ни в коей мере не ощущал. — Извини, Сестричка, я хочу скинуть уличный наряд и освежиться, пока Путаница готовит обещанный эликсир.
— Конечно, Эдди. Кстати, тебе письмо. Я положила его на твой письменный стол.
— Спасибо, дорогая. Я обязательно ознакомлюсь с его содержанием.
Поднявшись с кресла, я направился в прихожую, но на пороге остановился, засунул руку в карман и вытащил оттуда кулечек со сластями.
— Экий я забывчивый! Дорогая, надеюсь, еще один леденец вернет тебе аппетит.
— Спасибо, Эдди, не беспокойся.
— Оставлю в прихожей на столике.
— Я сейчас, — улыбнулась Сестричка. — Только завершу свой шедевр.
И она вернулась к рисунку. Каттарина по-прежнему валялась на подоконнике, неподвижностью напоминая одно из чучел таксидермического отдела музея Барнума.
Кроме кухни и гостиной в нашей квартире еще три помещения: три спальни. Две из них весьма скромных размеров, третья просторная. В ней и размещались Вирджиния с матерью. Присутствие заботливой родительницы было настоятельно необходимо ночью, когда бедная моя страдалица не могла сомкнуть глаз, мучимая припадками кашля. У нас с женой никогда не было общей комнаты, да и кровати-то тоже… наша общность с Вирджинией всегда была намного выше плотской близости… В общем, планировка квартиры соответствовала потребностям семейства.
Из двух оставшихся комнатушек одна служила мне спальней, другая — кабинетом. Сначала я устремился в спальню. Скинув сюртук, бросился к умывальнику. Едва успев утереть физиономию, я заметил в дверях тетушку со стаканом в руке. Жажда была настолько велика, что стакан я одолел, казалось, одним глотком. Поблагодарив тещу, я вернул ей пустой стакан и направился в кабинет.
На столе лежало упомянутое Сестричкой почтовое отправление. Усевшись за стол, я в первую очередь поинтересовался адресом отправителя. Сразу же губы мои искривились в презрительную усмешку. Схватив инструмент, служивший мне для вскрывания почты — узкий нож с костяной рукояткой, — я взрезал конверт и извлек из него лист бумаги. Взгляд скользнул по нанесенным на бумагу строкам, и в лицо сразу же ударила жаркая волна негодования.
Автором писания оказался некто Картрайт, недавно опубликовавший пухлую книжонку под названием «Ночной дозор». И я посвятил в предыдущем номере своего журнала этому «Дозору» литературный обзор. По неясным причинам, основной из которых является несомненная дебильность читающей публики, сей бессмысленный опус завоевал бешеную популярность в первый же месяц жизни на книжном рынке: разошлось более сорока тысяч экземпляров! Успех этой ничтожной мазни, предпочтение недостойного достойному не могли не отдавать горечью, но в своем анализе бездарной писанины Картрайта я придерживался исключительно объективных критериев, не позволяя личным эмоциям выплеснуться на страницы журнала. Непредвзятость — непременная характеристика профессиональной литературной критики. Однако по раздраженному тону автора письма можно было заключить, что он в высшей степени недоволен моими замечаниями.
Привожу текст послания Картрайта полностью:
Сэр!
Не так давно мне стало известно о ваших возмутительных и безосновательных нападках на мой труд, мой стиль, мое доброе имя. Я не отличаюсь повышенной чувствительностью и приветствую критику, вытерплю и осуждение. Чего я не потерплю, так это незаслуженного оскорбления.
Прикрываясь личиной беспристрастного обозревателя, вы отважились заклеймить мое произведение как «величайшую глупость, когда-либо увидевшую на свет в Новом Свете», осмеять мой стиль как «беспомощное барахтанье бесхвостого бабуина», оскорбить меня лично, как носителя «сумеречного сознания в светлые секунды суток». Вы посягнули на самое святое — на имя моей семьи и название моего произведения, окрестив нас, соответственно, Карикатурайтом и «Ночным позором»!
Хотя я с вами не встречался (за что благодарен Всевышнему!), но вполне представляю ваш характер и манеры. Возможно, вы сочиняли ваш, с позволения сказать, обзор в состоянии алкогольного опьянения. Это если и не оправдывает вас, то хотя бы объясняет ваше недостойное поведение.
Друзья советуют мне ответить вам статьей-отповедью в одной из городских газет. Я не хочу, однако, опускаться до вашего уровня, да еще и популяризировать ваше имя, пускаясь в публичные дебаты.
Ограничусь этим предупреждением. Если же вы еще раз осмелитесь написать обо мне в подобной оскорбительной манере, то я предприму ответные шаги. Советую прислушаться к моим словам, мистер По. Иначе горько пожалеете.