— А если нет? — полюбопытствовал вождь краснокожих.
— Тогда я убью тебя, а остальные без вождя разбегутся, — растолковал Карсон непонятливому предводителю.
Несколько напряженных мгновений вождь испепелял взглядом отважного героя. Потом не выдержал, понял, что Карсон не шутит, вскочил на свою лошаденку и был таков со всей армией головорезов.
Я процитировал этот эпизод в своем обзоре как наиболее наглядный пример склонности автора к сильному преувеличению, если не к откровенной выдумке. Здесь Паркер не только бесцеремонно обращается с фактами, но и проявляет открытое пренебрежение к читателю, недооценивая его интеллект и считая, что тот «все сожрет». Какой читатель настолько наивен, чтобы всерьез поверить, что один человек, скольких бы пядей во лбу или аршин в плечах он ни был, обратит в безудержное бегство целую армию апашей? Даже моему давнишнему товарищу полковнику Дэвиду Крокету[7] не под силу подобное, при всей его сноровке и отваге.
Я признал, что повествование Паркера содержит множество захватывающих сцен. Однако от работы, претендующей на документальный характер, читатель вправе требовать не эмоций, а фактов. Заключил я свой обзор выводом о том, что в качестве приключенческой повести в духе занимательной (хотя и безнадежно детской) саги мистера Купера «Кожаный Чулок» стряпня мистера Паркера могла бы послужить иному невзыскательному читателю досуговым чтением, но как серьезное повествование о путешествии, как отчет о личном опыте она, как минимум, крайне неудачна, если не заполнена откровенной и циничной ложью.
Завершив обзор, я занялся множеством текущих мелочей, сопровождающих издание любого литературного журнала. Пришла пора перекусить. Перед визитом к Уайэту я домой не собирался, потому решился посетить ближайшую забегаловку Суини. Объявление в витрине обещало клиенту полный ужин за пятнадцать центов. Цыплячье фрикасе с лапшой меня не разочаровало, и к Уайэту я направился в приподнятом настроении. Обиталище его, согласно визитной карточке, находилось на севере Вашингтон-Сквер-Парка.
Вечер радовал тишиной и подобием прохлады. Жара спала, приближались сумерки. Проходя через уже опустевший парк, я ощутил необыкновенную легкость на душе. Частично, конечно, ее навеивала зелень деревьев, умиротворенность пустынных аллей, едва заметное дыхание свежего ветерка. Правда, место это, учитывая историю, весьма безрадостное. Здесь хоронили жертв ужасной эпидемии желтой лихорадки 1798 года. Но кто сейчас помнит об этом! Нынче Вашингтон-Сквер — приятный фешенебельный район Нью-Йорка. Приятное роение мыслей оформилось в эфемерные, восторженные строки мистера Эмерсона, сложившиеся в его голове как-то вечером в процессе пересечения простого пустыря.
Еще одной причиной легкомысленного настроя послужило предвкушение предстоящего получения изрядной суммы, что облегчит условия существования моего семейства.
Миновав парк, я пересек вымощенную булыжником улицу и задержался перед домом Уайэта. Элегантное кирпичное здание, декорированное по фасаду в новогреческом стиле, уже успевшем выйти из моды. Справа и слева — его братья-близнецы. Мраморное крыльцо ступенями вздымается к утопленному в фасад входу, фланкированному двумя ионическими колоннами, поддерживающими оголенный треугольный фронтончик.
Сумерки набирали силу, высокие окна по обе стороны от входа посылали во тьму мягкие световые улыбки, подбадривали и приглашали внутрь. Тут я удивился, обратив вдруг внимание на то, что окна эти закрыты, в отличие от остальных окон дома и окон соседних домов.
Поднявшись к внушительному порталу, я обхватил рукою увесистую латунную колотушку и возвестил о своем прибытии несколькими уверенными ударами в надраенную до блеска пластину из того же металла, прикрепленную к двери. Стук разнесся далеко по затаившейся во тьме улице, отозвался эхом в притихшем доме, но не вызвал желаемой реакции хозяина или его прислуги. Я повторил попытку — с тем же успехом. Никого. Тьма — и больше ничего.