Озадаченный — и уже изрядно обеспокоенный — таким оборотом обстоятельств, я подумал, что Уайэт, возможно, забыл о своем приглашении. Но нет, вряд ли это возможно. Ведь он всем своим видом подчеркивал важность поставленной передо мною задачи, явно был заинтересован в скорейшем ее решении. И освещенные окна у входа дают понять, что есть в доме живая душа.
Я застыл в недоумении, не зная, что предпринять, как вдруг услышал какой-то приглушенный звук, донесшийся из-за двери. Звук столь слабый, что не было уверенности, слышал ли я его или мне просто почудилось. Я прижался ухом к двери и напряг слух. Прошло несколько секунд, и я снова воспринял какой-то полухрип… полустон, заставивший зашевелиться волосы на затылке.
Звук этот могла исторгнуть из уст человеческих лишь смертная мука, невыносимые страдания!
Я бессознательно ухватился за ручку двери… Тщетно. Дверь заперта изнутри. До окон не добраться. Скорее повинуясь рефлексам, нежели действуя осознанно, я сбежал по лестнице и понесся к углу здания. К конюшням, в хозяйственный дворик, вел узкий проезд, отгороженный не слишком высоким деревянным забором. Я одолел забор и устремился к черному входу. Задняя дверь тоже заперта.
В отчаянии я оглядел задний фасад и увидел, что одно из окон приоткрыто, скользящая рама его приподнята. Окно это, однако, находится на высоте примерно восьми футов. К счастью, природа не обделила меня физическим здоровьем и ловкостью. К тому же в юные годы я вел образ жизни, всячески способствующий развитию силы и сноровки: бегал, прыгал, плавал, вызывая восхищение друзей и знакомых. И моя сидячая редакторская деятельность не успела свести на нет наследие активных юных лет.
Подойдя к стене под открытым окном, я чуть присел и подпрыгнул, воздев руки. Ухватившись за подоконник, я подтянулся и мигом оказался в доме Уайэта.
В первом на моем пути помещении было темно, но впечатление у меня создалось такое, будто это небольшой рабочий кабинет. Сквозь открытую дверь в глубине дома виднелись отблески света. Оттуда же, откуда падал свет, снова донесся до меня ужасный звук, но гораздо более отчетливый. Я рванулся по длинному коридору, устремляясь к освещенной комнате. На пороге меня чуть было не пригвоздил к месту приступ какого-то неосознанного ужаса. Занесенная для очередного шага нога повисла в воздухе. Пришлось напрячься и усилием воли заставить себя продолжить движение.
На мгновение застыв в двери, я зажмурился от яркого света. Снова открыл глаза и увидел перед собою обширную гостиную, почти залу, с прекрасной меблировкой. В центре — монументальное чиппендейловское кресло красного дерева. В кресле сидел… нет, не сидел. Человеческая фигура в кресле вытянула ноги далеко вперед, руки свисали с подлокотников, голова откинута назад и вбок, на спинку.
Сначала, до того, как мое ошеломление перешло в ужас от осознания увиденного, у меня создалось мимолетное впечатление, что передо мною мистер Джо Пентланд, знаменитый клоун из цирковой труппы Барнума, постоянно выступавший в Американском музее в характерном одеянии белого цвета с красными горошинами величиною с изрядное яблоко каждая. Напудренное белое лицо, нарисованная улыбка до ушей, красная шапочка и здоровенные красные перчатки.
В следующую секунду реальность чуть не свалила меня с ног. Мне стоило неимоверных усилий не потерять сознания, не рухнуть на пол. Нет, не Джо Пентланд в красно-белом костюме лежал в кресле. Уильям Уайэт, весь запятнанный собственной алой кровью, умирал на моих глазах. Несчастный не только страдал от нескольких смертельных ранений, но и перенес ужасные, невообразимые пытки.
Как читатель, без сомнения, помнит, я с трудом перенес чтение протокола осмотра тела бедной Розали Эдмондс. Можно вообразить, что я ощутил, столкнувшись с подобным кошмаром наяву. Мозг разрывался, в груди колотилось уже не сердце, а молот. Возможно, организм мой не выдержал бы этого взрыва сознания, но в этот момент с уст умирающего снова сорвался жалкий неясный стон. Живое существо из последних сил цеплялось за еще теплившиеся в нем остатки жизни. И я рванулся вперед, переполненный желанием хоть чем-нибудь помочь, облегчить его страдания.
В том, что Уайэт умирает, не было никаких сомнений. Более того, странным могло показаться, что он еще не умер. С головы несчастного был сдернут скальп; то, что показалось с первого взгляда красным колпачком, представляло собой кровавую мешанину из набухших пульсирующих вен, разрушенных тканей и сочащейся крови. Руки его оказались примотанными к подлокотникам кожаными ремнями. Все пять пальцев правой руки и большой палец левой отрезаны.