Эйприл поднимает свою флягу. Я рада, потому что чувствую головокружение. Мне нужно оставаться на земле.
Затем она окончательно шокирует меня. Эйприл поворачивается к Тому и спрашивает:
— Хочешь пойти с нами?
— Что ты делаешь? — спрашиваю у нее.
— Мы не можем просто оставить его тут, — говорит она.
Я смотрю на нее, и она пару раз моргает, словно послеполуденный свет слишком яркий.
— Ему не может быть больше двенадцати лет. Мы не можем бросить его одного. Если решим, что он слишком заразен, можем оставить его где-нибудь в безопасном месте.
У нее нет маски. Все слишком заразные.
Эйприл обхватывает меня рукой, осторожно, чтобы не коснуться кровоточащей стороны.
Том движется, чтобы поддержать меня с другой стороны, но Эйприл говорит:
— Нет, я смогу ее удержать.
Алкоголь взрывается в моем желудке. Мои раны начинают зудеть. Я говорю себе, что мне только кажется. Я не заражена. Но Эйприл может быть заражена. Красные волдыри поднимаются по ее руке до локтя.
— Эйприл... — говорю я. — Почему твой отец оставил тебя со мной?
— Что?
— Почему твой отец доверил тебе взять меня под стражу?
— Я же его дочь.
Я смеюсь. В самом деле, смеюсь.
— Скажи мне правду.
— Я не хочу об этом говорить, — в ее глазах стоят слезы.
— Ладно. Я не пойду с тобой никуда. Истеку тут кровью до смерти, — я тянусь к спине, убирая повязку с раны. Затем я смотрю в ее глаза и пытаюсь смягчить угрозу тихим «Пожалуйста».
— Он заразил меня, — ровным голосом говорит она.
Я задыхаюсь.
— Чем?
— Не Красной Смертью. Заражением, — мы обе смотрим на Тома. На блестящие синяки по всему его лицу. — Отец клянется, что у него есть антидот. Если я сделаю все так, как он говорит, он мне его отдаст.
— Но ты ушла.
Она пожимает плечами.
— Он собирался поступить с тобой так же. Таким путем он планирует обратить тебя.
— Эйприл, если у него антидот...
— Я не могу позволить ему просто так получить тебя.
Я достаю из кармана пузырек.
— Выпей половину.
— Что это?
— Просто выпей.
Эйприл делает три осторожных глотка, почти наполовину опустошая пузырек, и отдает его мне. Моя рука слишком онемела, чтобы засунуть пузырек обратно в карман, поэтому я запихиваю его в корсет. Я должна сохранить его для того, кто может изменить порядок больше, чем я.
Том смотрит на мою рану.
— Не могу думать о том, что могло так разорвать тебе плечо. Выглядит, словно кусок вырвали... — его голос срывается. — Ох.
— Вода слишком холодна для крокодилов, — даже мне мой ответ кажется глупым.
— Надо выбираться, — говорит Эйприл.
— Выхода из города нет. Солдаты Преподобного все окружили, блокируют все дороги, — говорит Том, с сожалением качая головой.
Солдаты Преподобного? Надо добраться до воздушного шара.
— Мы направляемся в морг, — говорю я им.
Это сильно смахивает на начало последней эпидемии. Группы людей пробегают мимо, некоторые с чемоданами, некоторые баюкают тела любимых. В одном месте пожилой мужчина спотыкается на ровном месте, сотрясает кулаками воздух и моментально умирает, истекая кровавыми алыми слезами. Мы перешагиваем через его тело. Боюсь, что ни один из нас с этим не справится.
А еще боюсь, что кто-нибудь доберется до шара раньше нас.
Город липкий и влажный. Моя рана кровоточит не переставая. Сколько еще ждать, прежде чем я истеку кровью как Финн? Может быть, этому было предначертано случиться. Эйприл держит меня, и мальчик тоже хочет помочь, но он не уверен, что должен касаться меня, потому просто идет рядом.
Мы всего в нескольких улицах от морга. Заброшенная текстильная фабрика прямо перед нами. Улицы расходятся, и расстояние до морга одинаковое. Но я тяну всех влево. Почему-то мне кажется, что лучше будет пройти там.
Двое мужчин выходят из боковой двери, держа между собой коробку. Одного я узнаю. Говорю себе, что это не может быть он. Есть и другие мужчины, которые держатся так же надменно. Другие мужчины со светлыми волосами.
Но, вероятно, другие мужчины, увидев нас, не споткнулись бы и не остановились.
На этот раз он в маске. Он не умер, и, может быть, только может быть, не рисковал неоправданно. Сине-красный полотняный шарф обмотан и завязан вокруг горла.
— Шарф отвратительный, — бормочет Эйприл. Но в ее голосе глубокие эмоции, что-то такое, что она не хочет показывать никому из нас.
— Элиот, — мой голос — едва слышный шепот.
Его лицо в розовых ссадинах, а на руках повязки.