III
Примерно в это же время мне стала приходить в голову прелюбопытнейшая фантазия.
Мне начало мерещиться, что в моем доме посреди долины есть кто-то еще — совершенно постороннее человеческое существо, вторгшееся сюда извне. Ему не следовало здесь быть вообще. Хотя, казалось, что его занятие — писать картины; я был вполне уверен, что он приехал сюда что-то вынюхивать. Я видел его лишь изредка и мимолетно — случайные отражения в зеркале или оконном стекле, когда я сам находился поблизости. Но в северной комнате на первом этаже стояли свидетельства его работы: неоконченный холст на мольберте и еще несколько, уже готовых.
У меня не было времени следить за ним, ибо снизу Он приказывал мне, и каждую ночь я спускался туда с пищей — не для Него, ибо Он питался тем, что не ведомо ни одному смертному человеку, а для тех, кто сопровождал Его в глубинах, кто выплывал из провала в пещере. В моих глазах они были карикатурами, рожденными от людей и земноводных существ: с перепончатыми руками и ногами, с жабрами и широкими лягушачьими ртами, с громадными вытаращенными глазами, способными видеть в самых темных глубинах великих морей — в том месте, где Он спал в ожидании, готовый снова восстать и выйти на поверхность, чтобы вновь завладеть своим царством, которое было и на Земле, и в пространстве, и во времени — по всей этой планете, где Он некогда правил, вознесенный превыше всех прочих, до тех пор, пока Его не свергли.
Возможно, фантазия эта была результатом того, что я случайно наткнулся на старый дневник: он валялся в погребе, как будто его потеряли давным-давно, весь заплесневел — и это было хорошо, поскольку в нем содержалось то, чего не следовало видеть никому постороннему. Я начал внимательно читать его как книгу, которой дорожил с самого детства.
Первые страницы были вырваны и сожжены в припадке страха, прежде чем пришло какое бы то ни было самоосознание. Но неразборчивый почерк остальных все же можно было прочесть…
"8 июня. Пошел на место встречи в восемь, притащил теленка от Моров. Насчитал сорок два Глубоководных. Еще один, не такой, как они, похож на осьминога, но не осьминог. Был там три часа".
Такой была первая запись, которую я увидел. После нее все записи одинаковы — о путешествиях под землю, к провалу, о встречах с Глубоководными и время от времени — с другими подводными обитателями. В сентябре того года — катастрофа…
"21 сентября. Ямы переполнены. Понял, что что-то ужасное случилось на Дьявольском Рифе. Один из старых дурней в Иннсмуте проболтался, и агенты правительства пришли на пароходах и подводных лодках взрывать Риф и набережные Иннсмута. Большинство Маршей спаслось. Убито много Глубоководных. Глубинные взрывы не достигли Р'Лайха, где Он спит и видит сны…
22 сентября. Новые сообщения из Иннсмута. Убито 371 Глубоководных. Из города забрали многих — всех, кого выдавала "внешность" Маршей. Один сказал, что все, кто остался от клана Маршей, убежали на Понапе. Сегодня ночью здесь трое Глубоководных оттуда; они говорят, что помнят, как приходил старый капитан Марш, и какое соглашение заключил с ними, и как взял одну из них себе в жены, и были дети, рожденные от человека и Глубоководных, запятнавшие навеки весь клан Маршей, и как с тех пор для судов Марша плавание всегда благоприятно, а все его морские предприятия преуспевают выше самых смелых мечтаний: они стали самой богатой и влиятельной семьей в Иннсмуте, куда переехали жить днем в домах, а по ночам ускользать и быть вместе с Глубоководными у Рифа. Дома Маршей в Иннсмуте сожгли. Значит, правительство знало. Но Марши вернутся, говорят Глубокие, и все начнется снова — навстречу тому дню, когда Великий Старый под морем восстанет вновь.
23 сентября. Ужасные разрушения в Иннсмуте.
23 сентября. Много лет пройдет, пока иннсмутские места вновь не будут готовы. Они будут ждать, пока не вернутся Марши".
Они могут болтать про Сета Бишопа все, что им вздумается. Нет, он не так прост. Это записи самоучки, и вся его работа в Мискатонике не напрасна. Он единственный из всех, живших в районе Эйлзбери, знал, что скрывалось в глубинах Атлантики; другие этого и не подозревали…
Таким было направление моих мыслей и таковы были мои дневные занятия в доме Бишопов. Я так думал, я так жил. А по ночам?..
Как только на дом опускалась тьма, я острее, чем когда-либо, осознавал: что-то надвигается. Но память моя как-то умолкает, когда доходит до того, что должно было происходить. Могло ли быть иначе? Я знал, почему мебель убрали на веранду: Глубоководные начали выходить по проходу наружу и поднимались в дом. Они были земноводными. Они буквально вытесняли мебель, и Сет не стал заносить ее обратно.
Каждый раз, когда я зачем-либо уходил из дому, расстояние, казалось, позволяло мне видеть все в должной перспективе — что было уже невозможно, пока я находился внутри. Отношение моих соседей стало еще более угрожающим. Теперь не только Бад Перкинс приходил смотреть на дом, но и кое-кто из Боуденов и Моров, и какие-то люди из Эйлзбери. Я впускал их всех без всяких объяснений — тех, кто не боялся войти. Бад никогда не входил, Боудены — тоже. Но остальные тщетно искали то, что ожидали найти, и не находили.
На что они рассчитывали? Конечно, не на то, чтобы отыскать своих коров, цыплят, поросят или овец, которых, как они утверждали, "забрали". Зачем мне они были нужны? Я показывал им, насколько скромно живу, они смотрели картины. Но все до единого уходили, не убежденные мной, мрачно покачивая головами.
Мог ли я сделать что-нибудь еще? Я знал, что они меня боятся и ненавидят и стараются держаться подальше от дома.
Но они все равно тревожили и беспокоили меня. Иногда я просыпался, когда близился полдень, изможденный, как будто не спал вовсе. Больше всего тревожило то, что часто я оказывался одетым, тогда как знал, что ложился спать, раздевшись, и обнаруживал, что моя одежда забрызгана кровью, и руки мои — тоже в крови.
Днем я боялся заходить в подземный проход, но однажды заставил себя это сделать. Я спустился с фонарем и тщательно осмотрел пол тоннеля. Там, где земля была мягка, я видел отпечатки множества ног, ведущие и туда, и обратно. Большинство следов было человеческими, но среди них встречались и тревожные — следы босых ног с размытыми отпечатками пальцев, как будто между этими пальцами были натянуты перепонки. Признаюсь, я с содроганием отводил от них луч фонаря.
То, что я увидел на краях провала, ведущего к воде, наполнило меня таким ужасом, что я бросился по проходу прочь. Что-то выползало из водных глубин — следы были явны и понятны, и что там происходило, нетрудно было себе вообразить, ибо свидетельством были разбросанные немые останки, белевшие в луче света.
Я знал, что долго это продолжаться не может, и ненависть соседей неизбежно вскипит и прорвется. Ни в этом доме, ни во всей долине, невозможно было достичь мира. Оставалась старая злоба, старая вражда — они процветали в этих местах. Вскоре я потерял всякое представление о ходе времени; и я в буквальном смысле существовал в ином мире, ибо дом в долине и был фокусом вхождения в иное царство бытия.
Не знаю, сколь долго я прожил в доме — возможно, недель шесть, возможно — два месяца, когда однажды ко мне пришел шериф округа с двумя своими помощниками. У них был ордер на мой арест. Шериф объяснил, что не хотел бы его использовать, но, тем не менее, ему нужно меня допросить, и если я не пойду с ним и его людьми добровольно, у него не останется иного выхода, кроме какарестовать меня. Он признался, что обвинения достаточно серьезны, хоть и кажутся ему сильно преувеличенными и ничем не мотивированными.
Я довольно охотно отправился с ними в Аркхэм, древний городок под острыми двускатными крышами, где чувствовал себя необъяснимо легко и совершенно не боялся того, что мне грозило. Шериф был настроен дружелюбно: у меня не было ни малейших сомнений, что "а этот шаг его вынудили мои соседи. Теперь, когда я сидел напротив него в участке, он готов был извиняться за доставленное беспокойство. Стенографист приготовился записывать мои ответы.
Шериф начал с вопроса, почему меня не было дома позавчера ночью.
— Мне об этом ничего не известно, — ответил я.
— Но вы же не можете выходить из дому и не знать об этом.