— Ну и что вы собираетесь сделать?
Я без колебаний ответил: — Выполнить все до последней буквы!
Какое-то мгновение он лишь рассматривал меня и ничего не говорил, а потом, судя по всему, смирился с неизбежным, вздохнул и сурово вымолвил:
— Ну что ж, мы будем ждать десяти часов вместе.
Последнее действие неописуемого кошмара, сгустившегося в доме Туттла, началось незадолго до десяти часов, в самом начале явившись нам настолько обезоруживающим образом, что весь ужас впоследствии оказался вдвойне глубоким и потрясающим. Без пяти минут десять раздался звонок телефона. Судья Уилтон сразу же снял трубку, и даже с того места, где я сидел, была слышна агония в голосе Пола Туттла, выкликавшего мое имя.
Я взял трубку из рук судьи.
— Это Хаддон, — сказал я с хладнокровием, которого вовсе не ощущал. — Что такое, Пол?
— Сделайте это сейчас же! — кричал он. — О Боже, Хаддон — немедленно — пока… не поздно. О Боже — пристанище! Пристанище!.. Вы знаете это место — ворота на выгон… Боже, скорей же!..
А потом произошло то, чего мне вовек не забыть: внезапное, ужасное извращение его голоса — будто сначала его весь смяли в комок, а затем он потонул в жутких, бездонных словах. Ибо звуки, доносившиеся из трубки, были чудовищно нечеловеческими — ужасающая тарабарщина и грубое, злобное блеянье. В этом диком шуме некоторые слова возникали вновь и вновь, и я во всевозрастающем ужасе слушал эту торжествующую страшную белиберду, пока она не затихла где-то вдали:
— Йяа! Йяа! Хастур! Угф! Угф! Йяа Хастур кф'ай-як'вулгтмм, вугтлаглн вулгтмм! Айи! Шуб-Ниггурат!..
Внезапно все смолкло. Я обернулся к судье Уилтону и увидел его искаженные от ужаса черты. Но я смотрел и не видел его — как не видел иного выхода, кроме того, что нужно было сделать. Ибо столь же внезапно, в каком-то внутреннем катаклизме, я осознал то, чего Туттлу не суждено было узнать, пока не стало слишком поздно. В тот же миг я выронил трубку и как был, без шляпы и пальто, выбежал из дому на улицу, слыша, как за спиной у меня растворяется в ночи голос судьи, неистово вызывающего полицию. С невероятной скоростью я мчался из лежавших в тени призрачных улиц заклятого Аркхэма в глубину октябрьской ночи, вдоль по Эйлзбери-Роуд, к воротам выгона и там, на одно лишь короткое мгновенье, пока сирены выли где-то позади, сквозь ветви сада я увидел дом Туттла, очерченный дьявольским пурпурным сияньем, прекрасным, но неземным и ощутимо злобным.
Потом я нажал на ручку детонатора, и с оглушительным ревом старый дом разорвался, и там, где он стоял, взметнулись языки пламени.
Несколько минут я стоял ослепленный, потом постепенно начал понимать, что по дороге к югу от дома подтягивается полиция, и медленно пошел нам навстречу. Так я увидел, что взрыв осуществил то, на что намекал Пол Туттл: своды подземных пещер под зданием рухнули, и теперь вся земля оседала, проваливалась, и вспыхнувшее было пламя шипело и исходило паром, а снизу толчками поднималась вода.
И тогда случилось еще одно — последний неземной ужас, который милостиво стер с лица Земли то, что я увидел: выпирающую из обломков посреди поднимавшихся вод огромную массу протоплазмы; она восставала из озера, образовавшегося там, где раньше стоял дом Туттла, и тварь, которая с нечеловеческим воем бежала к нам через то, что раньше было лужайкой. Потом тварь обернулась к тому, другому существу, и началась титаническая схватка за господство, прерванная лишь ярким взрывом света, который, казалось, снизошел с восточной части неба, подобно вспышке невероятно мощной молнии. Этот гигантский разряд энергии на один ужасный момент обнажил все. Светящиеся отростки, точно молнии, опустились как бы из сердца самого ослепляющего столба света: один опутал ту массу, что виднелась в водах, поднял ее высоко и швырнул вдаль, в сторону моря, а другой подхватил с лужайки второе существо и закинул это темное, уменьшающееся в размерах пятнышко ввысь, в небеса, где оно сгинуло среди вечных звезд! И вот только после этого настала внезапная, абсолютная, космическая тишина, и там, где всего мгновения назад нам явилось это чудо света, теперь была лишь тьма, виднелась линия верхушек деревьев на фоне неба, да низко на востоке блестел глаз Бетельгейзе, пока Орион поднимался выше в осенней ночи.
Какой-то миг я не мог понять, что хуже — хаос предыдущих мгновений или кромешная черная тишина настоящего. Но слабенькие вопли ужаснувшихся людей вернули мне самообладание, и меня осенило, что хоть они-то, по крайней мере, не поняли этого тайного ужаса — последнего, что опаляет сознание и сводит с ума, того, что восстает в темные часы и бродит в бездонных провалах разума. Быть может, они тоже слышали — как это слышал я — тонкий, далекий, свистящий звук, безумное завывание из неизмеримой бездны космического пространства, тот вой, что опадал вместе с ветром, те слова, что стекали по склонам воздуха: