Однако, выйдя на улицу и обернувшись на витрину, дабы вновь убедиться в плачевном состоянии моей головы, я передумал и, снова достав визитку, затолкал ее в боковое отделение своего кошелька. Оттуда же торчала телефонная карточка.
Я зашел в ближайшую будку и набрал номер, просто чтобы до вечера себя чем-то занять.
Мне откликнулся женский голос — да, во второй половине дня у нее еще есть окно, я могу прийти.
Оставив позади еще парочку улиц и по прошествии дополнительных тридцати минут я оказался у входа в студию. Позвонил. Жужжание. Я приналег на дверь. Так как моя очередь еще не подошла, принялся изучать фотографии «До» и «После», очевидно повешенные в холле с целью саморекламы.
Откровенно говоря, те снимки, что были «до», казались мне гораздо лучше, выразительнее. На фотографиях «после» у клиентов (пострадавших?) все дела были поистине в шляпе после успешной консультации стилиста. Создавалось впечатление, будто неведомая тупая сила вселилась в их лица. Словно огромный судьбоносный утюг проехался по ним и разгладил их черты. Возможно, секрет был еще и в том, что теперь все они, как один, ухмылялись, ни дать ни взять идиоты, и в отличие от предыдущих черно-белых снимков были разукрашены во все цвета радуги.
Я уже раздумывал над тем, не лучше ли мне удалиться, но тут услышал, как за перегородкой задвигались стулья. Предыдущая клиентка (ей, помимо прочего, был рекомендован несмываемый, постоянный макияж) попрощалась. Меня пригласили в кабинет.
— Ничего не говорите, — велела стилистка.
Она приложила кончик среднего пальца к своим плотно сжатым губам и медленно, полуприкрыв глаза, стала обходить меня, словно античную статую. Разглядела со всех сторон.
И все поняла.
— Вы хотите… хотите сделать из себя нечто совершенно другое, но точно не знаете — что именно. Пустились в путь, но еще не знаете, каков ваш маршрут. Верно?
Надеюсь, этот бред не обойдется мне слишком дорого.
— А знаете, по каким признакам я все это узнаю?
Хихикнув, я пожал плечами.
— Вас выдает ваша прическа.
Конечно, ни капли сомнений! Не стесняйтесь, бередите глубины моей израненной творческой души! Я помрачнел, кивнул, и мы оба сели. Теперь я начинал понимать всю хитроумность их схемы! Сначала в салоне «Имидж» невинных людей хорошенько обезображивали, а потом, как отходы производства, отправляли на консультацию стилистки. Гениально просто!
Последовал небольшой скучноватый допрос. Однако первый же вопрос о том, чем я занимаюсь, застал меня врасплох.
Я уклончиво ответил, что имею дело с книгами и время от времени читаю лекции.
— С книгами? Выходит, вы что-то вроде писателя?
— Да, можно и так сказать.
— Ну, сама-то я предпочитаю поглядеть какой-нибудь фильм, — откровенно заявила она.
Мое левое веко дернулось, но она этого не заметила.
— У вас есть свой конек?
— Есть ли у меня?.. Нет.
Она поставила прочерк.
— Что приходит вам в голову при мысли о зеленом цвете?
— Папка.
— А при мысли о красном?
— Об этом мне не хотелось бы говорить.
— И все же?
— Кресло, — тихо ответил я.
Между делом замечу, что чем дольше она наседала на меня, тем больше я нервничал. Я и сам не мог себе этого объяснить, был рассеян, то и дело переспрашивал. Несколько раз я провел по лбу тыльной стороной ладони.
— Извините, — в конце концов сказала она. — Тест и правда дурацкий. Но очень важный. Дело в том, что все это время я смотрела на один и тот же участок вашего лба. Вот на этот.
Она ткнула указательным пальцем в центр моего лба.
— Вы стали неуверенным и очень легко позволили вывести себя из равновесия. Это нужно учесть. Может пригодиться в дальнейшем.
Она сделала пометку. Затем подняла голову:
— Я думаю — по крайней мере таково мое первое впечатление, — в вашем случае кое-что зависит также и от выбора цвета. Вам скорее всего подойдет, я бы сказала, голубой, сизый.
Цвет, который я на дух не переношу! Я покачал головой.
— И все равно вам идет.
Дело чуть не дошло до ссоры, ибо, пока она обвешивала мою фигуру сизыми платками, стараясь задрапировать меня ими с задумчивым видом художницы, я стоял перед ней, словно деревянная кукла, угрюмо заглядывая в овальное зеркало и решительно качая головой.
— Поймите, я это чувствую! Вы противитесь вашему цвету! Это плохо. Так мы дальше не продвинемся.
Я же упорно настаивал на своем старом добром черном цвете, что в итоге привело ее к следующему умозаключению:
— Вы уж не обижайтесь, но когда я вижу, как сильно вы втрескались в этот неправильный цвет…
— Да?
— У меня складывается впечатление, что вы немножко страдаете себялюбием. Может ли быть такое?
— Да, — ответил я, — как раз себялюбием-то я и страдаю. Причем безответным. Вот в чем моя проблема.
По этому поводу она тоже сделала себе пометку, хотя уже и без прежней самоуверенности. Потом приступила к оценке. Лицо ее стало непрерывно меняться. Она пронизывала меня своим взглядом.
— В вас, — начала она, — дремлют скрытые силы!
Я устало кивнул:
— Да, вот и я что-то в этом роде подозревал.
К этому она не была готова.
— Ну, кто знает, — вставил я, — может, мне и будить их особо не стоит? Такое ведь тоже возможно?
Тут уж она не нашлась что посоветовать. Поэтому стала листать дальше — предпочла заняться моей профессией. Хотя в ее деловшляпской консультационной брошюре наверняка отсутствовала рубрика «Писатели», она сумела-таки дать мне несколько весьма полезных советов. К примеру, ее внимание привлек мой нестабильный взгляд.
— Стабильная нестабильность! — вынесла она свое суждение. Полнейшая несовместимость.
Шкалой предусматривалось четыре оборонительных вида взглядов: «спотыкающийся» (человек не может определиться, стоит ему опустить веки или нет); «лепечущий» (моргание с долгими перерывами); «избегающий» (человек смотрит мимо собеседника); «нестабильный». Это взгляд, бегающий из стороны в сторону, создавая впечатление, что собеседник ищет пути к отступлению.
От последнего она мне посоветовала непременно отучиться! На худой конец, лучше взгляд «избегающий».
— Когда вы задумчиво поднимаете бровь и смотрите вдаль — это жест в любом случае красноречивый. Куда лучше, чем такие лихорадочные, испытующие взгляды. Вместо этого возьмите и просто уйдите в себя.
Нет, правда, совет недурен, как, впрочем, и сам маршрут!
Возникли проблемы и с тем, как я двигаю руками.
Покачивая головой, она наблюдала, как мои пальцы быстро, беспорядочно перемещаются, причем без видимой логики. Мы пришли к единому мнению, что предпочтительнее было бы приучить себя к меньшему количеству, но зато куда более видных, значимых жестов: рука на подбородке; набивание трубки; поигрывание ручкой.
— Вот, так гораздо лучше, — заверила она, когда я наугад пощупал свой небритый подбородок.
Все это оказалось очень непросто. Слегка походило на прием у фотографа, когда тебя непрерывно дергают из стороны в сторону, ты чувствуешь себя все более стесненно, а потом вдруг слышишь окрик:
— Да не будьте же вы таким скованным, расслабьтесь!
Когда время консультации подошло к концу, мы выпили по чашечке кофе.
— А вам вообще нравится ваша профессия? — полюбопытствовала она.
— Ах, писательство отличная профессия — когда не надо писать.
— А вы уже много книг написали?
— «Каждая жизнь», — ответил я (глядя при этом вдаль). — Это такой роман.
Она кивнула. Я не знал, относилось ли это к моим словам или к моему исправно избегающему взгляду.
— Я тебя с трудом узнала!
— А это вовсе и не я, — прогудел я низким голосом и посмотрел в сторону.
— Вот как? Ну что ж, тогда прошу меня простить.
Эллен бросилась мне на шею.
В прихожей, пока я ставил свой чемодан, она еще раз изучающе оглядела меня. Смущенно хихикнула. Неуверенно провела ладонью по моей полупустой голове, будто на ней вдруг появилось что-то новое. В прихожей мы еще раз обнялись, и я мельком глянул на себя в зеркало: «Боже, какой ужас!»