— Почему ты назвал меня «друг»? — требовательно спросил старческий голос.
Это был ассасин, которому следовало оставаться в Аламуте и наслаждаться прелестями Тайного Сада. Вместо этого он двинулся через стены на запах резни.
— Разве ты не Али аль-Хаттах, погонщик верблюдов, который однажды подшутил над Хасаном?
— Из моего рта не раз выходили глупости, чтобы отвлечь старика и облегчить его боль. Я был просто нахальным мальчишкой и дым делал меня легкомысленным.
— Это были хорошие шутки, Али.
— Никто из ныне живущих не помнит о них.
— Я все еще помню.
— Нет, Господин. Ты не живешь, так как мы погребли тебя в песке на расстоянии полудня пути отсюда. Я сам оборачивал полотно вокруг твоих ног.
— Ног нищего. Ног какого-то отверженного.
— Твоих ног, мой Господин Хасан. Я хорошо знал твои ноги, ты достаточно часть пинал меня.
— Только чтобы улучшить твои мозги, Али.
— Ты не пинал меня в голову, Господин.
— Я знаю. Твоя задница была мягче, чем голова.
— Сейчас это не так, — старик посмеялся над собой.
— Вспомни меня, Али.
Человек вглядывался вглубь палатки, где, за поверженными телами виднелась стройная фигура Хасана и его большая тень на стене.
— Нет, Господин. Я не должен запоминать эту ночь. Это не неуважение к тебе, но если я запомню, я расскажу. А если я начну рассказывать, они скажут, что мой мозг размягчился, как масло. И тогда ничего хорошего для меня не будет.
— Ты мудро говоришь.
— Никогда не умирай, Хасан. И никогда не рассказывай мне, как ты живешь, — рука отпустила ткань и старик исчез. Хасан слышал, как его туфли шаркали по песку.
Прямо перед рассветом следующего дня эскадрон сарацинской кавалерии под командованием молодого капитана, некоего Ахмеда ибн Али, ехал по дороге на Тирзу. Они двигались с востока. Когда первые лучи солнца осветили их спины, Ахмед увидел загадочную картину.
Свет падал на глубокую расселину в горе, к северу от дороги и права от Ахмеда. Как только яркие солнечные лучи осветили ее, воздух наполнился стонами сумасшедших. То были христиане, одетые в белые плащи с красным крестом, на лошадях и пешие. Некоторые были вооружены, многие с обнаженными головами, и двое совсем голые, обмотанные белыми плащами.
По одному слову Ахмеда его воины вытащили мечи и поскакали, чтобы пересечь дорогу сумасшедшим и окружить их. Христиане не сопротивлялись. Те, что бежали, упали на колени, а конные спешились.
Ахмед построил этих сумасшедших в два ряда при помощи жестов и похлопывания широкой стороной меча и отправил их, по дороге на Балатах, где находился временный лагерь Полководца.
— Генерал!
Саладин не сводил глаз с прыжков молодого жеребца.
Тренер, юноша лет шестнадцати, который в лучшие времена мог бы быть саладиновым главным конюшим, едва касался хлыстом его ног. Саладин заметил, что тренер выдерживает время между своими касаниями и жеребец понимает это как намек. Причинял ли тренер боль лошади своим хлыстом для того, чтобы сделать ее такой умной? Или ей самой нравится это?
Это самый важный вопрос, который может быть задан всякому, кто дрессирует животное. Но Саладин не хотел задавать его. Юноша знал, как ответить, и его ответ мог быть ложью. Поэтому Саладин сам искал отгадку.
— Генерал! Саладин оторвался от созерцания жеребца и его тренера, подняв глаза на вестника.
— Да?
— Ахмед ибн Али привел пленных из Тирзы.
— Пленных? В какой же битве он их взял?
— Битвы не было, Господин. Они сдались по дороге.
— Очень странно. Они были пешие? Вероятно, потеряли свое оружие?
— Они бежали, спасая свои жизни.
— От Ахмеда?
— Из-под Аламута — так они сказали.
— Аламута? Даже франки не столь глупы, чтобы пытаться захватить эту крепость. Это какая-нибудь команда?
Саладин видел, что юный воин обдумывает вопрос, чему Саладин старался научить своих подчиненных.
— Нет, Господин. Ахмед сказал, что это были наемные рыцари и полукровки. Они бежали как свора испуганных собак, те, кто на лошадях, были во главе, те, кто пешком, тащились сзади и взывали о помощи.
— Хашишиины гнались за ними?
— Никто их не видел.
Саладин вздохнул.
— Приведи их ко мне через два часа.
В назначенный час норманнские франки и их слуги сидели и лежали на плотно утрамбованной площадке между палатками. Страдая от солнца, они откинули свои капюшоны из железных колец и шерстяные головные покрывала. Саладин запретил давать им воду до тех пор, пока не решит, что может от них потребовать.