Я впервые играл Меркуцио перед публикой и потому чувствовал, что под ложечкой у меня щемит сильнее обычного – будто маленький рой пчел сновал в моем животе, а не во дворе, – сильнее, чем то, что я обычно испытывал перед выходом на сцену. За последние несколько лет в труппе я привык к этому чувству и разной степени его проявления. Не раз игранная роль все еще вызывала дрожь в коленках, но в этом страхе как-то не было ничего особенного. Новая роль, с другой стороны, приводила меня в возбужденное состояние, в котором иногда чувствовалась даже примесь чистого ужаса. Поначалу я думал, что это ощущение со временем пройдет, но более опытные актеры утверждали, что оно остается навечно. В самом деле, некоторые из них уверяли, что актер – ничто без его нервов и именно они нужны, чтобы поддерживать в нем рвение.
Не я один, впрочем, страдал от страха. К моему удивлению, я увидел монаха, сидевшего на этой грубой скамье, состоявшей из доски, брошенной на бочки, а потом понял, что это Хью Ферн, уже в костюме. Свиток с текстом его роли был наполовину развернут у него на коленях, и он часто бросал на него взгляды, пощипывая в то же время рукава своей рясы. Помощник доктора Эндрю Пирман наклонился вперед, чтобы расслышать то, что говорит его хозяин. Я гадал, не повторяет ли он свою роль, и увидел, как он сжал плечо стоявшего человека, как будто для подтверждения. Тот кивнул и двинулся в мою сторону. Мы миновали друг друга, обменявшись едва заметными приветствиями.
Доктор был сумрачен, почти как небо, висевшее в тот день над Оксфордом. Я не был уверен, что он помнит, кто я такой, но, по меньшей мере, он должен был понять по моему костюму, что я из труппы. Мы заговорили (здесь я должен признаться, что мною частично двигало желание узнать какие-нибудь крупицы юности Шекспира). Я обратился к нему как к хорошо знакомому. Поразительно, как уравнивает людей участие в одной и той же пьесе.
Ник Ревилл: Добро пожаловать в нашу труппу, доктор.
Хью Ферн: Благодарю вас… мастер… Ревилл, не так ли? Николас? Скажите, похож я на монаха?
HP: Очень. Разве что…
ХФ: Что?
HP: Туфли.
ХФ: Слишком много пряжек? Слишком нарядно для священника?
HP: Ну, раз уж вы сами сказали… Но ряса хороша.
ХФ: Ряса принадлежит Вильяму Шекспиру, но туфли мои.
HP: Удивительно, как придирчива к обуви публика, во всяком случае, те, кто стоит у сцены. Они с ней на одном уровне, видите ли.
ХФ: Похоже, дождь собирается. А что, если дождь? Представление отложат?
HP: Нет, мы будем играть.
ХФ: Несмотря на погоду?
HP: Помню, как однажды в театре «Глобус», в Лондоне, туман во время представления был настолько густым, что кто-то – какой-то глупый актер – случайно шагнул вниз со сцены и упал с жутким грохотом среди стоявших зрителей.
ХФ: Надеюсь, это была комедия.
HP: К сожалению, то была трагедия. Публика потом не сразу успокоилась.
ХФ: А актер?
HP: О, с ним не случилось ничего страшного – только слегка растянул свою гордость.
ХФ: Это были вы?
HP: Да. Я был тем глупым актером.
ХФ: Не будьте так строги к себе.
HP: Я слышал, вы и Вильям Шекспир друзья с детства.
ХФ: С детства.
HP: Доктор Ферн, с вами я могу говорить откровенно. Мое восхищение мастером Шекспиром так велико, что я жажду узнать все о его жизни.
ХФ: Тогда вам, безусловно, нужно обратиться к нему.
HP: Он говорил как-то, что в молодости вы охотились вместе.
ХФ: Ах, это. Полагаю, он говорил вам, что мы промышляли незаконной охотой на оленя?
HP: Ну…
ХФ: В поместье сэра Томаса Люси около Стратфорда. Упомянул ли он также, как однажды был пойман сэром Томасом, высечен и попал за решетку, но сумел выйти из тюрьмы с помощью некоторых друзей, а затем бежал в Лондон, хотя не раньше, чем накропал небольшую сатиру на семью Люси?
HP: Ух ты! Нет, он ничего этого не говорил. Так все и случилось?
ХФ: Это одна из тех историй, что я слышал. Истории, кажется, сами так и липнут к мастеру Шекспиру. Люди уверены, что могут рассказывать о нем все, что захочется, и он не обидится.
HP: Это правда? Что он не обидится?
ХФ: Конечно нет. Что бы вы подумали о человеке, который никогда не обижается на то, что о нем говорят?
HP: Ну, это он первый заговорил об оленях.
ХФ: Что касается меня, я никогда в жизни не загонял оленя, мастер Ревилл, равно как не браконьерствовал с Вильямом Шекспиром.
HP: Правда?