Было ясно, чего она искала — признания в том, что он спускался в крипту, чтобы встретиться с либертарианскими заговорщиками. Он почти спросил ее, кем могут быть эти заговорщики — неужели были ещё маги, которые отсутствовали той ночью в своих комнатах. Возможно, она думала, что он сотрудничает с храмовниками. Леденящая мысль. Если бы он только мог наплести хоть какую-нибудь ложь, в которую она могла поверить.
В конце концов, она с отвращением помотала головой и вышла. Сначала он почти умолял её принести воды — но был ли в этом смысл? Возможно, смерть от жажды была бы более милосердной, чем то, что они имели для него в запасе.
Итак, не оставалось ничего, кроме ожидания неизбежного. В темноте время тянулось медленно. Боль в его голове, в конце концов, утихла, после чего последовала боль в желудке. Он разозлился на наручники и попытался найти удобную позицию на каменном полу. Иногда он засыпал, но не видел снов. Или просто лежал там, наедине со своими горькими мыслями.
Придет ли за ним Коул? Он, единственный, кто мог видеть юношу, теперь был связан и беспомощен. Храмовники посчитали бы его смерть делом рук магов, пытающихся скрыть свои имена. Догадался ли бы Коул вообще о том, что наручники не позволяют Рису творить нужные заклинания? Возможно, он призовет какого-нибудь духа, возможно, он даже сможет отпереть дверь. Но что дальше? Единственный выход отсюда пролегал через охраняемый коридор, испещренный древними ловушками, которые мгновенно истыкали бы его.
Каждый раз, когда Рис открывал глаза, он ожидал увидеть скорченного на другой стороне клетки Коула, смотрящего на него грустными и испуганными глазами. Были моменты, когда Рис был уверен, что он испугается. В другие моменты он не чувствовал ничего, кроме гнева, и хотел наорать на юношу за то, что тот втянул его в этот бардак. Потом, в самые темные моменты, когда он лежал, страдая от голода и жажды, он гадал, а не обрадуется ли он. Дружелюбное лицо, которое пришло спасти его от участи худшей, чем смерть.
После таких мыслей он плакал, и старался изгнать эти мысли из своей головы.
Ему следовало поступить по-разумному — уйти, когда Коул отказался идти с ним к храмовникам. Просто вернуться наверх по лестницам и надеяться на лучшее. Но что, если Коул снова начал бы убивать? Храмовники получили бы подтверждение для своих страхов, и все в башне пострадали бы.
И это все ещё могло произойти. Это было лишь вопросом времени. Что бы они ни сделали с ним, в конце концов, Адриан стала бы следующей… как и любой другой маг, на которого падет их подозрение. Возможно, ему следует рассказать им правду. Что ему терять, раз уж они все равно убьют его?
Но возможно они не станут убивать его. Они могут сделать его Усмиренным. Каково это будет — идти по жизни, никогда ни о чем не заботясь? Быть в безопасности и покое, знать, что с тобой было сделано, но не беспокоиться об этом? Расскажет ли он им о Коуле? Признается во всем, что знает, не заботясь о том, что они сделают с этой информацией?
Как они смеют. Без улик. Без суда и следствия. Только подозрения и тот факт, что они нашли его в неправильном месте в неправильное время, и этого было достаточно, чтобы прекратить его существование? Только потому, что они боялись, на что он способен?
Такое эмоциональное сопротивление немного согрело его сердце; в этой холодной камере это служило некоторым утешением. Пусть приходят. Пусть придет Коул. Он призовет всю ту магию, на которую способен, и будет сражаться, и плевать на последствия.
Когда дверь снова открылась, он чувствовал себя готовым. Он лежал в ожидании, зародыш магии, которую он с трудом собрал, свернулась у его сердца и приготовилась взорваться.
— Чародей Рис, — произнес храмовник возле двери. Голос мужчины был скучным, и он подбросил ему небольшую кипу сложенной одежды. — Одевайся. Я должен отвести тебя, чтобы ты помылся.
Риз не был уверен, как на это реагировать.
— Помылся?
— Тебя освобождают.
— Как много времени прошло?
— С тех пор, как тебя поместили здесь? Четыре дня. А теперь, поторапливайся.
Мужчина развернулся и ушел, оставив дверь открытой. Рис несколько раз моргнул, не вполне веря всему этому. Четыре дня? Ему казалось, прошла неделя, если не больше, хотя без еды и воды, он бы, вероятно, к тому времени уже умер. Он старался сохранить свой гнев, но он утекал словно песок через пальцы. Какой бы ни была причина, его освобождают.