Единственным моментом, омрачавшим их отношения с Кэрол, явилось определение ее ребенка в приют. Однако тому не было никакой разумной альтернативы. Кэрол еще не могла заботиться о ребенке ни морально, ни физически, ни материально. Если бы на нее свалилась такая ответственность, подобным переменам никогда не суждено было бы произойти. Она бы на всю жизнь осталась несчастной и сделала бы несчастным своего ребенка. Беда заключалась в том, что даже сейчас, шестнадцать лет спустя, Кэрол чувствовала себя виноватой за отказ от ребенка. И каждый год в день его рождения она была снедаема этой виной. В этот роковой день Кэрол одолевала сильная депрессия, и она становилась необычайно замкнутой. Испытываемые ею терзания свидетельствовали о постоянных муках, возможно, не таких резких, как те, что ей приходилось терпеть все остальное время. Грейс укоряла себя в том, что она недооценила возможность подобной реакции и не сделала большего, чтобы хоть как-то смягчить ее.
«Ведь я же психолог, — не унималась она. — Я обязана была все это предвидеть».
Возможно, когда Кэрол с Полом усыновят чьего-нибудь ребенка, Кэрол почувствует, что справедливость в некоторой степени восстановлена. Усыновление со временем могло бы хоть как-то облегчить ее вину.
Грейс искренне надеялась на это. Она любила Кэрол как дочь и желала для нее только самого лучшего. Ей было страшно от мысли, что она может ее потерять. Поэтому появление Кэрол в кошмаре вовсе не было каким-то таинственным. И уж, конечно, не дурным знаком.
Вся липкая от пота, Грейс вновь повернулась к окну в поисках тепла и света, но день был мрачно-серым, холодным и зловещим. Ветер давил на стекло, тихо шуршал наверху под крышей.
В городе, недалеко от реки, навстречу дождю и туману, клубясь, поднимался столб дыма. Минуту назад Грейс почему-то его не заметила, хотя, судя по его обилию, он не мог появиться за несколько секунд. Даже на таком расстоянии ей был виден блеск огня у самого основания темного дымного столба.
Сделала ли это молния свое черное дело? Грейс вспомнила, с какой невероятной силой сверкала и грохотала гроза в те первые секунды ее пробуждения. Тогда, еще одурманенная сном, она решила, что непроснувшиеся чувства подводят ее и ослепительная яркость вспышек молний была лишь кажущейся, а то и воображаемой. Действительно ли таким страшным был блеск этого смертоносного огня?
Она взглянула на свои наручные часы.
Меньше чем через десять минут ее любимая радиостанция будет передавать сводку новостей. Может, они что-нибудь скажут о пожаре, возникшем из-за молнии.
Поправив на диванчике подушки, она вышла из кабинета и увидела возле входной двери, в дальнем конце нижнего холла, Аристофана. Он гордо сидел, обвившись хвостом, высоко подняв голову и словно объявляя: «Сиамский кот — это самое лучшее, что есть на земле, и я являюсь тому наглядным примером, и не смейте об этом забывать».
Шевеля пальцами, Грейс протянула к нему руку.
— Кис-кис-кис.
Аристофан не шевельнулся.
— Кис-кис-кис. Иди сюда, Ари. Иди сюда, малыш.
Поднявшись, Аристофан свернул налево в арку и удалился в темную гостиную.
— Вот упрямый котяра, — с нежным упреком произнесла она.
Пройдя в нижнюю ванную, она умыла лицо и причесалась. Банальная потребность привести себя в порядок отвлекла ее от мыслей о кошмаре. Постепенно напряжение отпускало. Глаза были красными и слезились. Она протерла веки несколькими каплями косметического молочка.
Выйдя из ванной, Грейс увидела, что Аристофан сидит на прежнем месте в холле и наблюдает за ней.
— Кис-кис-кис, — она вновь попыталась подкупить его лаской.
Он не мигая уставился на нее.
— Кис-кис-кис.
Поднявшись, Аристофан насторожился и изучающе оглядел ее своим ясным любопытным взглядом. Стоило ей сделать шаг в его направлении, как он вновь быстро улизнул и, оглянувшись лишь раз, опять исчез в гостиной.
— Ну ладно, — сказала Грейс. — Хорошо же, негодник. Как хочешь. Ты, конечно, можешь меня и презирать. Но не забудь, что сегодня вечером ты можешь остаться и без своего «Мяу-микса».
Войдя в кухню, она сначала включила свет, а затем — радио. Звук был достаточно хороший, хотя из-за грозы и слышался постоянный треск.
Слушая новости об экономических кризисах, захватывающие истории об угонах самолетов и слухи о войне, Грейс вставила в кофеварку новый бумажный фильтр, засыпала молотый колумбийский кофе и добавила полложки цикория. О пожаре рассказали лишь в самом конце выпуска и в общих чертах. Корреспонденту было известно только то, что молния попала в пару зданий в центре города и одно из них — церковь — загорелось. О подробностях он обещал рассказать через полчаса.
Грейс налила себе приготовленный кофе. Она поставила чашечку на маленький столик возле единственного на кухне окна, подвинула стул и села.
Цветущие на заднем дворе мириады роз — красных, розовых, оранжевых, белых, желтых — выглядели неестественно яркими: они словно фосфоресцировали на пепельно-сером фоне дождя.
Утром по почте пришли два журнала по психологии. Грейс раскрыла один из них, предвкушая удовольствие.
Читая о новых исследованиях в криминальной психологии, она допила первую чашечку кофе, по радио в это время наступила пауза между песнями, несколько секунд тишины, и в это короткое затишье она услышала позади себя едва уловимое движение. Повернувшись, она увидела Аристофана.
— Пришел просить прощения? — спросила она.
Потом ей вдруг показалось, что он словно подглядывал за ней и теперь, когда его «застукали», оторопел; все его изящные упругие мышцы были напружинены, и шерсть на выгнутой спине встала дыбом.