— Ты предлагаешь отметить? — спросила она.
— Я думаю, нам стоит во что-нибудь облачиться, отправиться на кухню и сочинить ранний ужин. Разумеется, если ты голодна.
— Умираю.
— Ты можешь сделать грибной салат, — сказал Пол. — А я займусь своим знаменитым феттучине Альфредо. У нас есть пара бутылок сухого шампанского, которые мы приберегли для особого случая. Мы их откупорим, навалим себе феттучине Альфредо и грибов, вернемся сюда и поужинаем в постели.
— И посмотрим новости по телевизору.
— А потом весь вечер будем читать детективы с боевиками и потягивать шампанское, пока не закроются глаза.
— Как это заманчиво, чудесно, как порочно праздно! — воскликнула Кэрол.
Подавляющее большинство вечеров он проводил, корректируя и редактируя свой роман. И ей редкий вечер удавалось отдохнуть от бумаг и писанины.
Когда они облачились в домашние халаты и шлепанцы, Пол сказал:
— Нам нужно учиться оставлять вечера свободными. Нам придется уделять много времени ребенку. Это наш долг перед ним.
— Или перед ней.
— Или перед ними, — добавил Пол.
Ее глаза заблестели.
— Ты думаешь, нам разрешат усыновить больше одного?
— Конечно, как только мы докажем, что успешно справляемся с одним. В конце концов, — насмешливо проговорил он, — разве не я спас жизнь старику О'Брайену?
По дороге на кухню, остановившись посередине лестницы, она повернулась и обняла его.
— У нас будет настоящая семья.
— Похоже на то.
— Ах, Пол, я не помню, чтобы я когда-нибудь была так счастлива. Ну скажи, что это чувство останется у меня навсегда.
Он обнял ее в ответ, и ему было приятно держать ее в своих объятиях. В конечном итоге чувство нежной любви было лучше секса; чувствовать себя нужным и любимым лучше, чем заниматься любовью.
— Скажи мне, что все будет хорошо, — попросила Кэрол.
— Все будет хорошо, и это чувство останется у тебя навсегда, и мне очень приятно, что ты так счастлива. Вот. Ты это хотела услышать?
Она поцеловала его в подбородок и в уголки рта, а он чмокнул ее в нос.
— А теперь, — сказал Пол, — позволь мне заняться феттучине, пока я не проглотил свой язык.
— Очень романтично.
— Даже романтикам знакомо чувство голода.
Спустившись вниз по лестнице, они вздрогнули от неожиданно громкого постукивания. Оно было постоянным, но аритмичным: «Тук, тук, тук-тук-тук, тук-тук...»
— Что еще за чертовщина? — спросила Кэрол.
— Это раздается снаружи... где-то над нами.
Они стояли на нижней ступеньке, задрав головы и глядя на второй этаж.
Тук, тук-тук, тук, тук...
— Проклятие, — проворчал Пол, — это наверняка из-за ветра разболталась одна из ставен. — Они еще прислушались, и он со вздохом сказал: — Придется мне выйти и закрепить ее.
— Сейчас? Под дождем?
— Если я ничего не сделаю, ветер может оторвать ее совсем. А еще хуже — она провисит и простучит всю ночь. Сами толком не выспимся и соседям спать не дадим.
Кэрол нахмурилась.
— Но там же молнии, Пол... После всего, что произошло, мне кажется, тебе не стоит рисковать и лезть в самую грозу на лестницу.
Ему тоже не нравилась такая перспектива. Представив себя в грозу под дождем на лестнице, он ощутил на голове легкое неприятное покалывание.
— Я не хочу, чтобы ты сейчас выходил... — начала было она.
Постукивание прекратилось.
Они подождали.
Ветер. Барабанная дробь дождя. Шорох ветвей о стену дома.
— Ну вот, — наконец произнес Пол, — теперь уже поздно. Если это и была ставня, то ее оторвало.
— Но я не слышала, как она упала.
— Если она упала в траву или в кусты, ты и не должна была почти ничего услышать.
— Значит, теперь тебе не надо идти под дождь, — сказала она, направляясь через холл к маленькому коридорчику, ведущему на кухню.
Он последовал за ней.
— Не надо, но теперь мне предстоит более трудоемкий ремонт.
Когда они входили на кухню, по каменному полу гулко раздавался звук их шагов.
— Тебе не стоит беспокоиться об этом до завтра или до послезавтра. Сейчас тебя должен волновать соус для феттучине. Как бы он у тебя не свернулся.
Взяв медную кастрюлю с полки со сверкающей посудой, висевшей в самом центре кухни, он притворился обиженным ее высказыванием.
— Разве у меня когда-нибудь свертывался соус для феттучине?
— По-моему, в последний раз, когда ты его готовил, он...
— Ничего подобного!
— Да-да, — поддразнивая его, отозвалась Кэрол. — В последний раз он определенно был не на уровне. — Она вынула из холодильника пластиковый пакет с грибами. — Хоть мне и больно тебе об этом говорить, но в последний раз, когда ты делал феттучине Альфредо, соус своими комками напоминал матрас в мотеле, где берут десять долларов за ночь.
— Какое незаслуженное оскорбление! Кстати, откуда тебе так хорошо известно, что и как в десятидолларовых мотелях? Может быть, ты втайне от меня с кем-то встречаешься?
Они вместе готовили ужин, болтая о том о сем, подшучивая друг над другом, стараясь друг друга рассмешить.
Когда они были вдвоем, мир для Пола суживался до размеров их теплой уютной кухни.
Благодушное настроение было нарушено вновь сверкнувшей молнией. Она уже не ослепляла своим жутким блеском, как несколько часов назад в кабинете О'Брайена. Однако Пол замолчал на полуслове, его внимание отвлекла вспышка, его взгляд упал на длинное окно со многими стеклами, расположенное над мойкой. Деревья на лугу за окном словно извивались, волновались и дрожали в неровном грозовом свете, и казалось, будто он смотрит не на сами деревья, а на их отражения в озерной глади.
Неожиданно еще какое-то движение привлекло его взгляд, хотя он толком и не мог разобрать, что он видел. День, сам по себе серый и мрачный, начал уступать место сумеркам и медленно опускавшемуся легкому туману. Повсюду появлялись тени. Скудный дневной свет стал тусклым и обманчивым; он скорее искажал, чем освещал то, на что падал. На фоне этого унылого пейзажа что-то неожиданно выскочило из-за толстого ствола дуба, пересекло по траве открытый участок и стремительно исчезло за кустом сирени.
— Пол? Что случилось? — спросила Кэрол.
— Там на лужайке кто-то есть.