Я была в глубоком шоке, что он рассказал ей про академ и отъезд на год прямо на моих глазах, за пару минут до такси в аэропорт. Что уж там, спустя пять лет искусного вранья она узнала, что Лекса — музыкант…
Мама потеряла дар речи, пока Лёша наспех набивал чемодан вещами.
Я думала, Анна Дмитриевна останется немой до конца жизни, и не станет провожать сына. Как только по её бледному лицу полились слёзы, женщина быстро оставила нас наедине. Но когда мы выбегали из прихожей, она вышла с красным припухшим лицом, в наспех натянутой одежде из дальней комнаты и схватила с вешалки первую попавшуюся куртку.
Лекса буквально сбегал из дома.
— Во сколько самолёт? — мертвенно протянула мама, когда мы запихнулись в такси.
— Через полтора часа.
Правда, говорящая женщина из телефона водителя учтиво нам сообщила, что время в пути составит час и три минуты. Я никогда не летала на самолётах, но мне казалось, что регистрация занимает много времени. И как я не тряслась с пяти утра, норовя выйти раньше, Лекса ни в какую не соглашался. Он довёл меня до крайней степени умиления и тревоги, когда сказал, что хочет потратить каждую возможную секунду на меня одну.
— Ты хоть будешь звонить? — с дрожащим подбородком выдавила Анна Дмитриевна.
Я обещала себе не плакать, но на неё невозможно было смотреть равнодушно. В груди всё клокотало.
— Я буду стараться, — вполоборота сухо бросил Лёша с переднего сидения. — Если что, спрашивай у Виолетты.
Мама одним враждебным взглядом покосилась в мою сторону. Мне стало не по себе. Должна признаться, несмотря на ощутимое презрение, Анна Дмитриевна завоевала моё уважение. Она держалась молодцом, и я лишь стыдливо отвернулась к окну.
Уж такой у неё вырос упрямый сын. Очевидно, она пыталась воспитать его совершенно иначе, но Лекса унаследовал волевой темперамент.
За исключением этих двух вопросов, брошенных мамой с упрёком, мы трое молчали до конца дороги. Перед безустанно слезящимися глазами пролетали заснеженные поля и голые деревья. А чем чаще встречались дорожные указатели на аэропорт, тем противнее колотилось сердце в горле.
На парковке аэропорта стояли грязные и чищенные автомобили, а ещё похороненные сугробики, дожидающиеся своих владельцев. Лёша расплатился с таксистом нехилой суммой за дорогу туда и обратно, попросив его дождаться нас. Водитель был очень рад заработать.
Горячие слёзы в глазах быстро остывали на морозе, а под ногами хрустел мокрый снег. Мы шли с Лексой вместе, Анна Дмитриевна предпочитала плестись позади. Мне и самой не хотелось идти этой дорогой. Ноги отяжелели, промокли и стали ватными.
Может, он скажет, что передумал?
Пожалуйста…
— Попрощаемся здесь? — мы едва спрятались от ветра в холе, преодолев металлоискатели. Муратов облокотил гитару о стену и припарковал чемодан.
Что? Уже???
— Ещё чего! Дойдём до паспортного контроля, — прорычала мама.
Спасибо ей…
Голубые глаза Лёши побледнели, стали почти прозрачными. Он мельком прошёлся взглядом по Анне Дмитриевне и не смог спрятать грусть, когда остановился на моем лице.
Ничего, Лекса. Это ведь твоя судьба, а не мамина.
Хотелось бы думать, что наша.
— Ладно, — он нервно сглотнул, и, тряхнув головой, схватился за вещи. Нам оставалось лишь поторапливаться следом за разбежавшимся парнем.
Я сразу поняла, что у гордого цыгана тоже сдают нервы. Ему хотелось быстрее распрощаться, чтобы не показаться слабым на виду у дорогих ему женщин.
Лекса столько раз впечатлял меня дерзкими изречениями и тем, насколько глубоко он позволял стихам, музыке раскрывать его чувства. Он был достаточно мужественен, чтобы слёзы не превратили его в ребенка. Но, кажется, он об этом не знал, хоть и тщетно пытался совладать с печалью.
Лицо щипало от переменившегося на жар холода и безбожно растекающихся слез. Организм предал меня, выставляя на всеобщее обозрение слюнтяйкой. А Анна Дмитриевна ревела, не смущаясь. Её бледные, как у сына глаза, раскраснелись и опухли.
Мы взбежали вверх по движущимся эскалаторам. Спортивный кросс на перегонки с секундной стрелкой хорошо сочетался с тревогой, что похитила все мои разумные мысли.
"Он должен делать то, к чему лежит душа", "Год — не так уж и много" — всё это совсем не работало, а только нажигало пробирающую боль. Ведь где-то на задворках подсознания я думала: "Существуют же пары, что выбирают идти по жизни рука об руку. И для самореализации им не нужно лететь на край земли, как можно дальше от своих любимых". Существуют, наверное. Конечно. Но мы с Лексой были другие…
Наверное, поэтому мы тянулись друг к другу.
Машинно-строгий женский голос разлетелся по аэропорту.
— Рейс. Су. Двенадцать-Семнадцать, Санкт-Петербург. Терминал А. Заканчивается посадка.
Я превратилась в один большой гонг, по которому задрожал нечеловеческий сердечный пульс.
Ему нельзя опаздывать.
Мы подскочили к совершенно пустой стойке регистрации. Боже, нет. Я не готова расставаться… Сейчас? Суровый Лёша достал из кармана куртки паспорт с билетом, а я ловила каждый его беглый взгляд, словно от этого зависела теперь моя жизнь. Девушка с галстучком лишь посоветовала Муратову поторапливаться.
И когда он обернулся к нам, я ощутила, что на этом заканчивается самый счастливый период в моей жизни. Я просто не знала, что будет дальше, и это оказалось всепоглощающе страшно.
— Всё? — пискнула мама.
Мне не было видно Лёши и Анны Дмитриевны. Горячие слёзы душили меня за пересохшее горло и закрывали обзор. Я задержала дыхание, чтобы не разреветься в голос и растёрла глаза.
Он уже обнимал маму, пытаясь её утешить, но сам сожалеюще сжал губы.
Нет, нет! Не надо… Только не это. Наставала моя очередь.
— Виолетт, — он дотянулся до моего окостеневшего тела и с силой сжал. — Я при первой же возможности прилечу увидеться. Ты же будешь меня ждать? Или ты всё ещё не веришь?
Муратов отстранился, чтобы заглянуть мне в глаза. Мне стало видно в них столько неуверенности и надежды, что отяжелевшие ноги подкосились, и я осталась стоять, удерживаемая только благодаря ему. Он побледнел, а я чуть не упала в обморок.
Всё это время Лекса думал над теми словами…
Боже, как же ему не повезло со мной. Я всегда озвучивала столько жестоких вещей своим близким, что Лексе было просто не позавидовать.
— Лекса… Я… Лю… Лёша, я… — обернулась к маме, которая, видимо, не понимала, плакать ей или истерично смеяться. — Я буду ждать тебя. Не пропадай, пожалуйста…
Я громко всхлипнула. Нащупала его руку на своём плече и сжала крепко-крепко, пытаясь так неловко объясниться в любви.
Он утёр большим пальцем очередную стекающую по моей щеке слезу. Склонился надо мной, пристально осмотрев лицо. Порывисто чмокнул в губы и, не оборачиваясь, кинулся вглубь аэропорта.
Глава 25 «Дозвониться до Господина»
— Как уехал? Какой ещё академ? — ошарашенный декан натянул на лице складки дряблой кожи. Ну всё! Караул! — Да быть того не может! А петь-то кто будет?.. Кто его вообще отпускал?!
Вот именно! Только он разве кого-то бы послушал?
Я тяжело вздохнула и отложила сценарий, родившийся в муках за одну ночь.
— Александр Вадимович… Вы меня, конечно, простите. Но разве не декан подписывает академический отпуск?
Совсем уже ничего не помнит, бедолага.
Я потёрла слипающиеся опухшие глаза.
— Так-то оно да, — мужчина уныло закивал, соглашаясь с моим осторожным напоминанием. — А кто же будет петь теперь? Я, значит, ректорату дуэт рекламирую. Рассказываю, какие у нас талантливые студенты. А они от нас сбегают!
Завтра бал. У людей экзамены во время сессии, а у меня — прямо завтра, перед ректором.
Если думать об этом мероприятии, как о большом списке дел, то мне рвать себя на части даже не в новинку. От себя всё зависящее я делала, но студенты — такие непредсказуемые создания! И ведь у каждого своя жизнь.