Не обращая внимания на запачканные сапоги, поспешил Бадяга дальше, понимая, что все это проделки нечистой силы, желающей его остановить. Лишь мельком подумал он: «А может, привиделось мне это? Может, тот близнец мой — это сам я со своими мыслями дурными? Эх, слаб человече!»
Спотыкаясь, шел по коридору, но вот увидел, что надо повернуть, и лишь свернул, как женщину увидел, боком к нему она стояла. Лица не разглядеть — руки ладонями раскрытыми к стене приложила, в них лбом уперлась, вздрагивает, будто плача. Повернулась к Бадяге резко, и увидел он, что мать его перед ним стоит с лицом заплаканным. На голове — платок, вся в черном, смотрит на Бадягу с упреком горьким:
— Что ж ты, сыне, брата своего убил родного? Или на то я тебя в муках рожала, чтобы ты дитя мое родное жизни лишил?
Бадяга опешил, не знает, что и сказать. Откуда взялся брат у него, да еще и близнец? И как мать его, давно уж схороненная, здесь оказалась? А ведь и впрямь мать, не спутаешь, да еще и сыном его называет…
— Матушка, — пробормотал Бадяга, — так ведь он на меня с ножом…
— Так и что ж, что с ножом?! — в порыве гнева шагнула к нему мать. — Разве не прав он был, когда уговаривал тебя вернуться? Что дурного брат может посоветовать? Вот и я молю тебя, касатик мой, — сменила гнев на просьбу ласковую, — вертайся ты, иди назад. Сгубишь голову свою, что же я делать-то буду без сыновей своих?! Помру от горя!
Бадяга растерянно молчал, не зная, как поступить. Сама матушка его просила, умоляла даже. Слеза непрошеная по щеке побежала, но нашел в себе силы Бадяга тихо спросить:
— А разве ты… не померла уж лет пять назад?
Вся затряслась от злости мать, позеленела даже, сжала кулаки:
— Я умерла?! Ах ты пащенок негодный! Говорят тебе, ступай назад — останешься в живых, а нет…
И стал на глазах меняться облик ее. Морщины углубились, нос провалился, в глазницах утонули угасшие глаза, кожа отпадала лоскутами, волосы седые из-под платка накинутого сыпались на плечи. С ужасом увидел Бадяга белый голый череп с черным ртом, разинутым в хохоте, услышал свистящий шепот:
— Мара, Мара, княгиня смерти к тебе с серпом уж подступает! Башку тебе отсечет, попробуй только сунься во дворец ладорский!
Но ужас, вначале обуявший Бадягу так, что показалось ему: вот-вот шапка с головы слетит, волосами вздыбленными сброшенная, — исчез, лишь только вспомнил он, как, будучи в боях, только смелостью, бесстрашием спасался от лихой беды, от смерти.
Кинжал выхватил из-под кожуха и вонзил в черноту зияющего рта, да и провернул еще клинок так, что хрустнули кости черепа и отвалился череп от шейных позвонков, на плиты пола упал и раскололся на куски. Вслед за черепом обрушился и скелет, с треском разлетелись кости в разные стороны.
«Ой, чур меня, чур! — уже бежал вперед Бадяга, моливший всех богов, чтобы избавили его от встречи еще с каким-нибудь „родичем“. — Ох, виноват, ох, слабину дал сердечную! Вот нечисть и ловит малодушного!»
Бежал так быстро, что под ноги не глядел, а надо было — споткнулся о ступени лестницы, круто вверх ведущей, и с облегчением вздохнул, поняв, что спасся. Факел, разбрасывая искры, догорал, но в нем уже не было нужды. Затоптал Бадяга его ногой, сел на ступеньку, отдышался. Стал размышлять.
«Конечно, — думал, — лучше было бы забыть все страхи, все, что наговорила мне нечисть, но ведь и впрямь может так случиться, что подниму я крышку — и сразу рубанут мечом. Как быть? Нет, не этого бояться надо. Крышку-то я лишь приподниму да осмотрюсь сквозь щелку. Другое нужно сделать…»
И положил Бадяга на ступеньку свой кинжал, с которым, думал, наживет хлопот он больше, чем получит пользы. Против кого бы стал он сражаться с таким оружием шутейным? Против борейцев, вооруженных мечами и копьями, одетых в брони? Положил и, прошептав короткую молитву, в которой просил у Перуна защиты, стал подниматься, не забыв на лестнице оставить и второй, запасной факел, нужный для обратного пути.
И вот уперся он головой в какие-то доски. Стал Бадяга, голову наклонив, загривком своим бычьим и плечами давить на крышку. Даже не ожидал, что она так легко поддастся, испугался — не слишком ли резко открывает? Поддержал руками, заглянул в щель, которая между полом и крышкой образовалась. Так и есть, он очутился под полом конюшни. Сразу почувствовал запах конского навоза, сена, лошадиный храп услышал, но людских голосов не было слышно, чему обрадовался несказанно.
Осторожно приподнял он крышку повыше, не забывая о предупреждении ложных сродственничков своих, которых под землею повстречал. Выбрался наконец и, как Владигор говорил, оказался в стойле, где конь лежал. Видно, сильно удивился конь каурой масти, прядал ушами, ноздрями тревожно шевелил, но Бадяга, сызмальства привыкший к лошадям, тихим словом каурого успокоил. Стряхнул с себя былинки и соломинки и смело к выходу пошел.