— Светает. Поднимай людей. Скажи: идем в Ладор, пусть снаряжаются; копья, топоры, мечи и луки — все сгодится. И пусть спокойны будут: о подземном ходе враги не знают, самострелов, к бою годных, нет у них. Нападем врасплох…
Велигор, уже собравшись исполнить приказание, повернулся к Владигору:
— Перуну бы перед боем жертву не худо принести. Такое дело!
— Сам знаю, что не плохо б, да время упустить боюсь. После на алатырь[19] тучного бычка положим. Ну, собирай дружинников!
Точно медведи после зимней спячки, недоспавшие и злые, выходили воины из землянок. Еще вчера были они уверены, что Владигор откажется от безрассудного приступа твердыни ладорской, теперь же все было по-иному. Велигор, Бадяга, Прободей, узнав, что у выхода в конюшне их никто не стережет и что самострелы к бою непригодны, убеждали дружинников, что дело-де окончится удачей непременно. И мрачные, невыспавшиеся воины, облачаясь в доспехи, проверяя пальцами остроту клинков и копейных наконечников, пробуя, туго ли держатся на луках тетивы из бычачьих сухожилий, с каждым мгновением все сильней и сильней проникались верой в победу.
В ход подземный спускались осторожно, первыми пошли с факелами Владигор, Бадяга, Велигор и Карима, которой дали шлем и панцирь. Князю она была нужна затем, чтобы показать, в каких именно помещениях разместились воины Краса и Грунлафа.
Но вот издалека пахнуло запахом конюшни, показались и ступеньки лестницы. На одной из них князь приметил оставленный Бадягой кинжал. Поднял его, передал дружиннику:
— Возьми. Негоже оружием бросаться.
Бадяга, засопев, сунул кинжал за пояс.
Конюшню миновали благополучно — ни один из конюхов не ночевал здесь. Владигор приоткрыл ворота, выглянул во двор. Рассвет уже вступал в свои права, но долго спавшее зимнее солнце еще не позолотило кровли родного дворца, было тихо, слышалась лишь изредка перекличка часовых на стене.
Прикрыв ворота, Владигор сказал Бадяге, Велигору и Прободею:
— Вдоль стены дворцовой с дружинниками цепью растянитесь. Пусть каждый держит лук наготове. Шум сейчас подымем, на помосты выбегут борейцы. Опасности от них не ждите. Стреляйте беспрерывно, пусть их побольше там, наверху, ляжет. Тех, кто вниз сбежать успеет, рубите без всякой жалости! Ну, пошли!
Словно ночные тати, неслышно и неприметно выходили дружинники из конюшни. Шли направо и налево, находя укрытие за углами дворцовых зданий, за прачечными, амбарами, погребами. Притаились, держа в руках тугие луки с наложенными на них стрелами, имея по две, по три стрелы в зубах, и вот, разрывая предрассветную тишину, протрубил рог Владигора. Сам князь трубил свой княжеский сигнал, известный не одним лишь синегорцам.
Всполошились часовые, гортанно закричали, забегали по дубовым помостам, но засвистели стрелы, и, обагряя кровью доски, падали стражи. Из проходов, что в стенах были сделаны, стали выбегать борейцы, услышавшие зов караульных. Хватали самострелы, колчаны, и слышно было, как с отчаянными криками, увидев порванные тетивы, бросали они оружие, а стрелы дружинников Владигора разили их наповал.
Подворье оглашалось воплями сраженных, криками о помощи, ревом тех, кто, не надеясь на самострелы, вытаскивал мечи из ножен, но не видел, кто и откуда в них стреляет. Помосты были уже завалены телами убитых или корчившихся в предсмертных судорогах бойцов. Иные борейцы, кто посмелее, сбегали вниз, бросались на дружинников. Даже после понесенного урона их было много, очень много, однако синегорцы, памятуя, что за правое дело бьются, нещадно рубили врагов отечества. И слышали синегорцы, что нечеловеческие звуки издавали борейцы, рычали, хрюкали, визжали по-звериному, поэтому без жалости кололи и рубили этих полулюдей-полукрыс…
Без жалости разил Владигор борейцев мечом отцовским. Оставив на долю дружинников тех, кто был на стенах, стремился прорваться он вместе с Велигором, Каримой и Путиславой, тоже в доспехи облаченной, к главному крыльцу. Кое-кто из неприятелей, не рассмотрев в потемках, что приключилось с самострелами, выбегал на крыльцо, целился в наступающих и тотчас бросал оружие, увидев, что порваны тетивы. Замешательством борейцев Владигор с друзьями не преминул воспользоваться, и вот уж они стояли на крыльце. Вбежали в сени и быстро очистили их от врагов. Тяжело дыша, спросил у Каримы Владигор:
— Где Крас?1 Где Хормут?! Знаешь?!
— Колдун в твоей ночует спальне! Хормут — в Любавиной!
Весь обагренный кровью, пылая лютой ненавистью к тем, кто отобрал у него престол отцовский, Владигор, расшвыривая изредка встречающихся на пути борейцев, ложившихся, как срезанная серпом трава, под ударами его меча, вбежал в столовую палату, откуда через небольшие сени мог попасть в спальню. Здесь он вдруг остановился — посреди зала стояли два человека. Один — в длинном черном одеянии, с лысой головой, блестевшей в свете факела, как муравленый глиняный горшок, другой — с мечом, длинноусый. Крас и Хормут. Крас, руки скрестив на груди, голову склонив к плечу, безмятежно улыбался.