— У нас в Синегорье, витязь, в таких случаях говорят: «Плохому плясуну кой-что мешает». Впрочем, не обижайся — вот тебе моя маска, примерь. Подойдет ли? И дай мне свою! А то Грунлаф, узнав во мне давнего врага Бореи, отменит состязания. Мне же ох как хотелось бы заполучить то, ради чего я и предпринял путешествие в Пустень!
Владигор не заметил, как сверкнули глаза Каримы, когда она услышала эту фразу. И вот уже личина со знаками, нарисованными Красом, была на его лице, а Кукушка завязывала на затылке тесемки от маски Владигора. Всадники, пришпорив коней, понеслись туда, где их уже дожидались Грунлаф с Кудруной и приближенными, а также прибавившие в числе зрители.
Когда Конь, Медведь и Кукушка спешились и, поклонившись правителю княжества игов, встали напротив него, ожидая распоряжений, Грунлаф сказал:
— Витязи, вы оказались первыми, но и среди первых есть вторые и третьи. Судьи, народ и я, Грунлаф, без сомнения отдаем первенство на день сегодняшний витязю с конем на одежде. Вторым идет Медведь, третьим — Кукушка. Посмотрим, витязи, как будете вы стрелять по голубкам, выпущенным из рук моей дочери Кудруны. Каждому придется стрелять трижды. Ну, тащите жребий из этого кувшина!
У ног Грунлафа стоял кувшин, и стрелки один за другим достали из него по свернутому лоскутку кожи. Оказалось, что первым предстоит стрелять Кукушке, вторым шел Медведь, а последним — Владигор, краем глаза заметивший, с какой надеждой и любовью смотрит на него княжна Кудруна. Он был уверен, что победит, хотя никогда прежде не стрелял по летящим птицам из самострела — не для охоты предназначалось его оружие. Видел князь Синегорья, что и Грунлаф следит за ним с отцовским умилением на лице, подчас еле заметно кивает ему, ободряя и словно говоря: «Ну-ну, князь, не робей, пусть будет тверда твоя рука, а уж я сдержу свое слово!»
…И вот крышка клетки, в которой сидели голубки, была снята. Кудруна взяла одну из птиц, подняла ее над головой и разжала пальцы. Голубка, почувствовав себя свободной, с шумом взмахнула крыльями, — в ярких солнечных лучах на фоне небесной лазури они трепетали подобно бьющимся на ветру лоскуткам хорошо выбеленного полотна. Зрители, задрав головы, следили за птицей и вдруг увидели, что голубка, кувыркаясь в воздухе, понеслась к земле, а стрелок с кукушкой на спине опустил к бедру руку с зажатым в ней луком.
— Убита! — сообщил зрителям судья, поднимая над головой пронзенную стрелою птицу. — Пусть же выпустят вторую голубку!
Кудруна, сохраняя на лице улыбку, но уже страшась того, что витязь с кукушкой сумеет поразить всех птиц, подняла голубку над головой, но теперь постаралась даже подтолкнуть ее, побольнее уколов ногтем брюшко, чтобы птица взмыла в небо и поскорее удалилась от стрелка. Но не успела голубка набрать высоту, как просвистевшая в воздухе стрела сразила ее, пробив насквозь.
— И вторая убита! — сообщил судья. — Выпускайте третью!
«Только улети, улети! — незаметно шепнула Кудруна голубке, думая, что та услышит ее мольбу. — Прошу тебя, улети!»
Птица взмыла вверх так стремительно, что стрела Каримы пронеслась мимо, даже не коснувшись ее белоснежного оперения. Карима, увидев, что ее постигла неудача, в отчаянии бросила лук на землю, и кое-кто из зрителей заметил, что слезы заструились из-под маски на гладкий подбородок юного витязя.
Приготовился стрелять Медведь. Толпа, испытывая к нему большую приязнь, кричала:
— Не промахнись, Медведь! Застрелишь этих голубок, после будешь другую голубку лелеять!
Медведь, оскалив зубы, ждал вылета голубки.
Но лишь двух птиц, первую и третью, удалось ему сразить. Витязь, однако, не подал виду, что огорчен, считая, вероятно, что борьба еще не завершилась.
— К черте приглашается последний витязь, с конем на одежде! — торжественно возгласил судья. — Если этот стрелок сумеет поразить голубок хотя бы дважды, то по сложении всех его предыдущих удачных выстрелов с теперешними он будет признан победителем. И тогда благороднейшему Грунлафу решать, как вознаградить его! Выпускайте птицу!
«Родная, не спеши! — шевелились едва заметно губы Кудруны, когда она выпускала голубку, забывая о том, что приговаривает птицу к смерти. — Ну что тебе стоит?»
Голубка полетела, но, не сделав и десяти взмахов крыльями, была просто-напросто разорвана тяжелым наконечником Владигоровой стрелы, и вслед за рухнувшими на землю останками птицы посыпались легкие белые перышки, похожие на лепестки яблоневых цветов, сорванные сильным порывом ветра.
Зрители были в восторге — столь прекрасным показался им выстрел Коня.