КОСТЯ. Будут! Я предлагаю заявить о поварихе куда следует!
ПЕТЯ. Константин! Ты чего добиваешься? Скандала? Компрометации нашего детского учреждения? Или, может, под мой авторитет подкапываешься?
КОСТЯ. Дурак ты, Петя, и больше ничего.
ПЕТЯ. Ну, я этого так не оставлю! Я с тобой в другом месте поговорю! (Собирает бумаги.) Заседание окончено! (Уходит.)
МАРИНА. Ничего-ничего, пусть попыжится. Сухарь! И этого человека я когда-то любила!..
КОСТЯ (скатывая со стола одеяло). Ладно, мужики, пошли спать. (Хлопает Агапова по плечу.) Молодчага, Максим, не растерялся!
АГАПОВ. Да я-то что? Я по совести поступал…
КОСТЯ. Все в норме! А ты, Маринка, составь акт обследования кухни по всей форме: дескать, мы, нижеподписавшиеся… И так далее. (Зевает.) А теперь по палатам. Больно меня после этих заседаний в сон клонит…
ПРЕСТУПЛЕНИЕ НА СМОКИНГ-СТРИТ
Фамильный коттедж лордов Нокдаун на Смокинг-стрит. Вечер. Много английского тумана. Среди его клубов неясно различается семейство Нокдаун. Все у камина молчаливо жуют ленч. Внезапно вбегает юная Эвелина Нокдаун. Она в декольте, которое залито слезами.
— Мама! — бросается дочь к матери и зарывает лицо в ее кружева и бриллианты. — Мама, у меня украли серебряную зубочистку!
Леди Нокдаун горделиво и по-английски холодно встает.
— Марк! — обращается она к своему сыну с прибалтийским акцентом. — Это твои шалости, мой мальчик?
Молодой Нокдаун, судя по виду, алкоголик, наркоман, шулер и альфонс, поднимает на нее мутные пустые глаза.
— Нет… — бормочет он сквозь лошадиные зубы. — У меня у самого вчера сперли кадиллак, я и то не поднимаю паники!
Все вскакивают и начинают метаться по гостиной. Это выражает их душевную неустроенность и разлад с собственной совестью. Леди Нокдаун прямо на ходу начинает следствие. В результате выясняется черт знает что. Лорд Нокдаун ей не верен, имеет на стороне трех детей, которые теперь претендуют на право владения фамильным коттеджем. Эвелина, оказывается, давно замужем за старым лакеем, имеет от него двух детей, и те, в свою очередь, тоже хотят сделаться лордами. Не лучше и Марк, соблазнивший дочь старого лакея; детей, правда, у них еще нет, но зато сама дочь теперь спит с Марком и видит, как бы прибрать к рукам нокдауновские миллионы. В порыве отчаяния саморазоблачается и леди мама. Она сообщает своим детям, что они вовсе не от лорда Нокдауна, а от совершенно посторонних мужчин.
Лорд по-английски, не прощаясь, уходит в свой кабинет, чтобы застрелиться. Марк, тоже не говоря ни слова, идет в бильярдную, чтобы повеситься. Эвелина убегает в будуар, чтобы принять цианистый калий. И только леди Нокдаун остается на месте, мрачно доедая свой сандвич. Внезапно Эвелина появляется в дверях будуара:
— Мама! — кричит она. — Я нашла зубочистку!
— А под окном стоит мой кадиллак! — раздается веселый возглас целого и невредимого Марка.
— А я пошутил насчет незаконных детей, — входит самодовольный папа.
Все счастливы, ленч благополучно продолжается.
И только в глазах мудрого старого лакея светится ирония. Он-то знает, чем живет этот буржуазный дом на самом деле…
НОКТЮРН В ПОЛОВИНЕ ДВЕНАДЦАТОГО
Действующие лица:
ОН — мужчина.
ОНА — женщина.
На сцене полутемно, много тюля и беспорядочно разбросанной мебели. ОН в пальто и шляпе, ссутуленный и бледный стоит слева. ОНА в домашнем халате и бигуди, ссутуленная и бледная стоит справа. Звонок.
ОНА (не двигаясь с места, смотрит в зал). Войдите. Кто это?
ОН (не двигаясь с места, смотрит туда же). Здравствуй, это я.
ОНА. Ты? Боже мой!.. Какими судьбами? Откуда?
ОН. Проездом. С конференции на коллоквиум. Из Монте-Карло в Бодайбо. Извини. Я пойду. У меня самолет.
ОНА. Останься… А помнишь? (Тихо, но страстно плачет.)
ОН. Помню. Я все помню. (Сдержанно, но откровенно рыдает.) ОНА. Был вечер. За окном падал снег…
ОН. Это был не снег, это в верхней квартире подрались соседи, и пух от разорванных подушек летал по всему городу…
ОНА. Верно, пух… Ты пришел в костюме Деда Мороза, такой смешной, лохматый…
ОН. Я сделал бороду из мочалки, которую украл у соседа по общежитию…
ОНА. От нее пахло хвойным мылом…
ОН. Это не от нее, а от елки.
ОНА. Да-а… Мы стояли у елки и целовались. Горели разноцветные свечи… И мы не заметили, как у тебя отклеилась борода. (Закрывает лицо руками.)
ОН (горестно). Борода!.. С нее все и началось…
ОНА. Борода вспыхнула от свечи.
ОН. Загорелась елка, скатерть, моя шуба, твое новое креп-жоржетовое платье…
ОНА. Его мне подарила мама на день рождения… Бедная мама!..
ОН. Потом приехали пожарные, все залили холодной водой. А тот, с усами, в блестящей каске, унес тебя из квартиры на руках…
ОНА. Потом он стал моим мужем… Когда я узнала, что ты уехал… Мне было уже все равно: в петлю или за пожарного…
ОН. Я не мог не уехать. Меня исключили из института. За ту украденную мочалку: сосед написал заявление в ректорат…
ОНА. Боже мой, боже мой… Зачем, зачем?
ОН. Я понял: нельзя строить счастье, если в основе его — обман, кража, нечестность…
ОНА. За эту истину ты заплатил слишком дорогой ценой: жизнь прошла, целая жизнь!.. Ты один?
ОН. Да, один. Я всегда был один. А ты?
ОНА. И я тоже всегда была одна-одинешенька…
ОН. А пожарный, муж?
ОНА. Он не в счет. Мы не понимаем друг друга. Я его брошу.
ОН. Тогда я к тебе еще когда-нибудь загляну.
ОНА. Хорошо, буду ждать. Только уже в другой пьесе…
ОН. А как я разберу, в какой именно? Они ведь так похожи!
ОНА. Ищи… Да поможет тебе любовь! Та любовь, которая спалила наши сердца!
Вспышка света и любви. Языки пламени и страсти. Рев пожарного автомобиля.
«ХЫЧНИК»
Я дико извиняюсь. У меня душа горит на этого комика. Я ему устрою… Я ему сейчас сделаю дружеский сарж… А шо с им чикаться, граждане? Он со мной чикался? Ему лишь бы меня взять, продраить, пропесочить, прокачать, показать кузькину мать… Пятьдесят лет! Слушай, пятьдесят лет почти! Как он на сцене появился, так мне житья не стало. Режет он меня на куски, рвет он меня на части, кушает меня с маслом…
Да, я бюрократ. Это я говорю: «Бу сделано», а сам на этих криводуев-посетителей пилюю. Да, я алкоголик. Это я в какой-то гробнице в греческом зале булькал без стакана. Да, это я завсклад, директор магазин, товарувед. Это я создаю списфисский дюфсит. Это я хычник! Но ему-то что, этому артисту, этому сатирику? Я его трогал? Я его кусал? Я его обштопывал, обмишуривал, объегоривал? Лично?
Нет, ты выступай, ты смеши народ — весь наш трудовой народ! — но так смеши, чтобы у меня был покой, порядок, личный покой прежде всего! А сейчас я кто? Дудак такой. Набитый дудак такой. Псих ненодмальный…
Я так скажу: бум с ним бороться, бум, бум!.. Теперь ведь он чего отчебучил? Ой! Сыночка своего единоутробного, Константина, значит, в театр к себе взял. Чтобы на меня, мерзопакостного, в четыре руки навалиться. Дескать — айн, цвай, драй — урря-я! — и я уже покорен? Хе-хе-хе!