— Это пытка, — фыркнул брат.
Но Лиза его не услышала, вся поглощенная своими переживаниями и воспоминаниями:
— Ты помнишь, как Кузминский хорош был на сцене? Для дня рождения водевиль выбрали пустенький, чтобы только развлечь гостей, но он и в этой безделке сумел проявить свой талант. Нет, Николя, что ни говори, а у Кузминского большое будущее!
— А я ничего и не говорю, — удивился он.
— Я просто глаз от него не могла отвести…
— Это я помню! Так и просидела весь спектакль с раскрытым ртом, — ввернул брат.
Она опять вспыхнула:
— Глупости! И вовсе у меня рот не был открыт!
— Но взглядом ты несчастного Кузминского так и пожирала!
— Да почему же он — несчастный? Я ведь не навязывалась ему, он сам приглашал меня танцевать.
Николя поддел ее:
— Ну, пригласил разок… Было бы о чем говорить!
Лиза бурно запротестовала:
— Не разок, а целых три! На мазурку и дважды на вальс. И, кроме меня, вообще никого больше не приглашал.
— Ну как же! А ту артистку их театра? Приму. Помнишь, такая рыжеволосая красавица?
— Вот зачем ты мне это напомнил! — расстроенно воскликнула она. — Я так старалась забыть, как они кружились с ней в вальсе… Это было… великолепно… Они оба такие красивые!
У Николя сочувственно сжалось сердце. Он погладил руку сестры, кулачки которой сжались от боли:
— Да что ты, Лизонька! Это ведь был не танец, как таковой, а всего лишь продолжение спектакля. Неужели не понимаешь? Они работали на публику, как на сцене.
Ему хотелось высказать свои опасения насчет того, что артисты вообще таковы по своей природе, и вряд ли следует рассчитывать на искренность их отношения, но сестра и без того совсем сникла.
— Вот с тобой он танцевал как… Ну, как мужчина. — Он сам смутился от этих слов.
Зато Лиза так и расцвела. Встрепенувшись, она сжала руку брата:
— Правда? Ты это наверное заметил? Со стороны ведь было понятнее, как он на меня смотрит…
— Папа это тоже заметил, — вздохнул Николя. — Думаю, он потому и поставил такие условия в завещании, его встревожило то, как вы с этим актером…
Лиза строго поправила:
— С Алексеем Кузминским.
— Я и говорю… Как вы с ним пожирали друг друга глазами. Если бы наша матушка не умерла во время родов, она поговорила бы с тобой об этом. А папа так и не смог найти нужных слов, чтобы объяснить, как опасно флиртовать с артистами. И накинул на тебя узду своим завещанием… И на меня заодно.
— Да что же может быть опасного в дружбе с артистом?
Лиза упорно делала вид, что не понимает этого, хотя очевидный мезальянс подобных отношений и ей не давал покоя. Когда она думала об Алексее бессонными ночами, то с трудом представляла их будущее. Лиза отдавала себе отчет, что, связав свою жизнь с актером, потеряет уважение своего круга, в который она так жаждала войти посредством своей тетушки. Однако стоило ей вспомнить большие темные глаза Алексея, его улыбчивый, подвижный рот, его руки — такие сильные, будто он занимался физическим трудом, и голос, голос! У нее мурашки по телу бежали от звука его голоса…
«Это все — сплошное наваждение, — твердила Лиза, лежа в постели без сна. — Я должна как-то справиться с этим. У меня своя жизнь, у него — своя. Они пересеклись и разошлись, чтобы никогда больше не соприкоснуться. И так будет правильно, ведь он… из простых…»
Иногда ей почти удавалось убедить себя, но всякий раз волной накатывал страх: «Да захочет ли он пустить меня в свою жизнь?! Помнит ли Лизу Перфильеву? Или столичные красавицы давно затмили меня своим блеском? А может, он и вовсе не запомнил… Три танца на чужом балу — пустячок для него. Скорее всего так и есть. Он давно забыл и мое имя, и мое лицо… На что я надеюсь, глупая?!»
И перед этим горем отступали и рассыпались в прах все доводы рассудка. Что за дело ей до каких-то чужих, холодных людей, которые могут отвергнуть ее, вытолкнуть за пределы своего круга? Алексей может сделать с ней то же самое — вот что страшно! Да в самом деле, может ли она рассчитывать на то, что его память сохранила ее образ, если каждый вечер в него влюбляются десятки молоденьких девушек, и, наверное, шлют ему записки с пылкими признаниями и дарят цветы? Какой же надо быть наивной и глупой девчонкой, чтобы надеяться на взаимность такого избалованного вниманием человека…
На ее вопрос брат так и не ответил. Догадался, что Лиза давно уже отыскала и множество раз перетасовала все возможные ответы. Ему оставалось только пожалеть ее и поддержать по мере возможности. Что Николя и собирался сделать.
Петербург встретил их дождем. Мелким, скучным осенним дождиком, который наводит уныние и нагоняет сон. А ей так хотелось сразу пережить восхищение этим городом, о котором она столько слышала и который уже выстроился в ее воображении. Возможно, несколько иным, чем был на самом деле. Но для того чтобы убедиться в этом, сравнить, необходимо было выйти из кареты и пешком пройтись по его улицам и мостам, набережным и проспектам. Насладиться ветром над Невой. Подняться на смотровую площадку Исаакиевского собора. Преклонить колени, зайдя внутрь…
Лизе так не терпелось проделать все это, а дождь мешал. И она сердито отвернулась от окна, чтобы не портить впечатления о столице.
«Я потом увижу все, — пообещала она себе, прикрыв глаза. — Потом. Когда выглянет солнце».
Ее удивляло и даже немного раздражало то жадное любопытство, с которым приник к окну Николя.
— Лиза, да посмотри же, какие величественные здания! В Москве все приземистое, маленькое, а здесь дома прямо в небеса уходят. А экипажи какие, ты только взгляни! И так чисто вокруг… Даже лошади будто только что искупаны. А какие у дам наряды! Лиза, ты меня слышишь?
Стараясь не слушать его восторженных восклицаний и не отвечая на недоуменные вопросы о том, почему она не любуется городом, Лиза вернулась в свой придуманный Петербург. И сразу же навстречу ей вышел Алексей Кузминский — быстрый и легкий, несмотря на высокий рост и крепость сложения. Он шел по какой-то узкой улочке, названия которой Лиза не сочинила, и утреннее солнце ласково светило ему в лицо. И он улыбался — и этим шаловливым, но теплым лучам, и ей, Лизе, идущей ему навстречу. Она так торопилась к нему, каблучки издавали быстрый перестук…
Алексей уже протянул к ней свои красивые, сильные руки, когда карета внезапно остановилась, и старый возница хрипло крикнул:
— Прибыли, ваши сиятельства! Дом графини Стукаловой, как и заказывали.
«Да, тетенька Аглая ведь графиня, — вспомнилось Лизе. — Должно быть, она вхожа в самое изысканное общество… Куда не пускают простых актеров».
И ей сделалось еще более тоскливо, хотя, казалось бы, сбылось то, чего она так ждала — они с братом были в столице! И Алексей Кузминский был здесь же.
Пока их собственные слуги выбирались из второй повозки, подоспевший лакей Стукаловых уже распахнул дверцу кареты — их приезда ждали. Лиза попыталась взбодрить себя мыслью о том, что на какое-то время этот роскошный особняк станет ее домом, и начнется для нее совершенно другая жизнь. Но сердце почему-то наполнилось не ликованием, а тревогой. Станет ли новая жизнь интереснее прежней, насыщеннее? Наверное, ее ждут блестящие балы, но сумеет ли она выглядеть достойно? Не покажется ли дамам из высшего общества смешной и неуклюжей провинциалкой? Получится ли у нее достойно поддержать беседу, и окажется ли она в курсе литературных новинок, которые наверняка обсуждают в гостиных Петербурга?
Николя же, напротив, весь сиял, выскочив из кареты, и не стеснялся озираться с восхищением. Иногда брат и сестра вели себя совершенно по-разному, озадачивая отца и воспитателей. Домашние учителя настаивали, что и способности у них разнятся по своей природе: Николя был склонен к точным наукам, Лизе же они давались плохо. Она больше интересовалась историей, легко усваивала языки и, кроме обязательного для девушки ее круга французского, свободно говорила на английском и немецком. К беллетристике же они оба проявляли страстную привязанность и заставляли отца выписывать из Петербурга все литературные новинки.