Кремер кивнул.
— Я ожидал этого. Вообще мне наплевать на то, что вы видели или слышали во время приема. Мы еще вернемся к этому. Я хочу сообщить нам кое-что. Как видите, я даже не спешу узнать, почему вы пытались вырваться отсюда еще до нашего появления.
— Я только хотел позвонить…
— Забудем это. Что касается полученных нами сведений, то, думаю, дело обстоит таким образом: женщина, которая назвала себя Синтией Браун и которую здесь сегодня убили, вовсе не приходится вам сестрой. Вы встретили ее во Флориде что-то около шести или восьми недель назад. Она стала соучастницей в операции, объектом которой была миссис Орвин, и потому вы представили ее миссис Орвин как вашу сестру. Вы приехали с миссис Орвин в Нью-Йорк неделю назад, операция шла полным ходом. На мой взгляд, это может быть исходной посылкой. Все остальное меня не интересует. Я занимаюсь расследованием убийства.
— Для меня, — продолжал Кремер, — эта посылка состоит в том, что в течение некоторого времени вы были связаны с мисс Браун участием в некой тайной операции. Должно быть, между вами прошла не одна частная беседа. Вы представляли ее как свою сестру, каковой мисс Браун в действительности не являлась, и в конце концов она была убита. Только по одной этой причине мы могли бы испортить вам много крови. Но сначала я хочу дать вам шанс, — добавил Кремер. — В течение двух месяцев вы находились в близких отношениях с Синтией Браун. Наверняка она говорила вам, что ее подруга по имени Дорис Хаттен была убита — ее задушили в октябре пришлого года. Мисс Браун располагала об убийце сведениями, которые предпочитала держать при себе. Если бы она не открыла их, то осталась бы жива. Она должна была поведать вам об этом. Теперь я хочу, чтобы вы рассказали все нам. Тогда мы сможем арестовать его за преступление, которое он совершил сегодня, и это благоприятно отразится на вашей судьбе. Ну?
Браун поджал губы. Потом снова разжал их и поднес руку к лицу, чтобы потереть щеку.
— Мне очень жаль, но я ничем не могу помочь вам.
— Вы думаете, я поверю, будто в течение всех этих недель она никогда не заговаривала об убийстве своей подруги Дорис Хаттен?
— Сожалею, но мне нечего сказать. — Голос Брауна был твердым и решительным.
Кремер пожал плечами:
— О'кей. Вернемся к сегодняшнему приему. Вы помните тот момент, когда что-то в облике Синтии Браун — какое-то непроизвольное движение или выражение лица — заставили миссис Орвин поинтересоваться, что с ней случилось?
На лбу Брауна появилась складка.
— Мне очень жаль. Я не припоминаю ничего подобного.
— Прошу вас припомнить. Напрягите как следует память.
Молчание. Браун снова поджал губы, и складка на его лбу обозначилась еще отчетливее. Наконец он сказал:
— Возможно, в тот момент меня рядом с ней не было. Мы не могли беспрерывно толкаться в проходе среди такого количества людей.
— Но вы помните, когда она попросила извинения за то, что плохо чувствует себя?
— Да, конечно.
— Так вот, то, о чем я вас спрашиваю, произошло незадолго до этого. Она обменялась взглядом с каким-то мужчиной, и ее реакция на это событие заставила миссис Орвин спросить, что произошло. Меня интересует именно этот обмен взглядами.
— Я не заметил его.
Кремер с такой силой опустил кулак на стол, что наши подносы подпрыгнули.
— Леви! Выведи его и скажи Стеббинсу — пусть отправит его вниз и запрет. Это важный свидетель. Возьми еще людей и займись им — у него где-то уже есть судимость. Мы должны раскопать ее.
Когда дверь за ними закрылась, Кремер повернулся и сказал:
— Собирайся, Мерфи. Мы уходим.
В комнату снова вошел Леви, и Кремер обратился к нему:
— Мы уходим. Скажи Стеббинсу, что одного человека перед домом достаточно… Нет. Я скажу ему…
— Там еще один, сэр. Его зовут Николсон Морли. Он психиатр.
— Пусть входит. Это начинает походить на шутку.
Кремер посмотрел на Вулфа. Вулф выдержал его взгляд.
— Недавно вы говорили, — отрывисто сказал Кремер, — что вам в голову пришла какая-то мысль.
— Да что вы? — холодно отпарировал Вулф.
Их глаза встретились. Потом Кремер отвел свои в сторону и повернулся, чтобы уйти. Я подавил в себе желание столкнуть их лбами. Сейчас они оба были похожи на детей. Если у Вулфа и в самом деле появилась какая-то мысль, он должен был понять, что ради нее Кремер — невиданная вещь! — готов отказаться от намерения опечатать кабинет. И Кремер знал, что мог бы пойти на мировую, не теряя при этом ничего. Но они оба были слишком мнительны и упрямы, чтобы проявить хоть каплю здравого смысла.
Кремер уже обогнул стол, когда в комнату снова вошел Леви и сказал:
— Этот тип Морли настаивает на разговоре с вами. Он говорит, что это жизненно важно.
Кремер остановился и раздраженно бросил;
— Он, что, спятил?
— Не знаю, сэр. Может быть.
— Ладно, приведите его.
Теперь у меня было время как следует разглядеть мужчину средних лет с пышной черноволосой шевелюрой. Его бегающие глаза были такими же черными, как и волосы.
Кремер нетерпеливо кивнул.
— Вы хотите что-то сказать, доктор Морли?
— Да. И это очень важно.
— Мы слушаем вас.
Морли поудобнее устроился на стуле.
— Во-первых, мне известно, что вами не было произведено ни одного ареста. Верно?
— Да, если вы имеете в виду арест с обвинением в убийстве.
— Подозревая кого-нибудь, вы располагаете доказательствами или не имеете их?
— Если вы хотите знать, готов ли я назвать убийцу, то нет. А вы?
— Мне кажется, я могу сделать это.
У Кремера отвалился подбородок.
— Что? Вы можете сказать мне?..
Доктор Морли улыбнулся.
— Не так быстро. Предложение, которое я должен сделать, может иметь силу только при некоторых допущениях. — Он загнул указательным пальцем правой руки мизинец на левой. — Первое: у вас нет никаких соображений относительно того, кто совершил преступление. По всей видимости, дело обстоит именно так. — Он загнул другой палец. — Второе: это необычное преступление и потому требует необычных методов расследования. — Он загнул еще один палец. — Третье: нам не известно ничего такого, что могло бы опровергнуть предположение, что эту девушку убил тот же человек, который задушил Дорис Хаттен… Я могу исходить из подобных допущений?