— Думаешь остановить нас, молодой господин?
Остановился сам Осмонд. В первый миг чудилось, что грабители ухмыляются, но нет — ухмыляться им было нечем.
Губы их, как и носы, изъела болезнь; серые пятна отмершего мяса покрывали лица, как плесень — гниющие плоды. То были прокаженные.
Они встали и зашагали к нам, вертя дубинки, как надо думать, перед нападением на недавнюю жертву.
— Намереваешься схватить нас, молодой господин? А мне вот подумалось — чего бы вам не отдать мне свою отличную повозку. Я притомился идти, повозка мне будет как раз впору. Не сомневаюсь, что у вас там и еды, и вина припасено. Ну-ка давайте все сюда, если не хотите получить наш поцелуй!
Им нечего было терять. Что может сделать закон людям, которых церковь уже объявила мертвыми? Повесить их? Возможно, это было бы делом милосердия, но кто посмеет схватить прокаженного? Прикоснуться к беспалым рукам, чтобы скрутить их веревкой, накинуть петлю на покрытое струпьями горло? Можно ли казнить мертвеца? Живые обкрадывают умерших, забирая частицы их тел в качестве реликвий, теперь выходило, что мертвые ограбят живых.
Нас спас Родриго. Нож, брошенный его рукой, вонзился прокаженному в грудь. Тот вскрикнул и пошатнулся, силясь беспалыми руками вытащить клинок. Потом неровными шагами заковылял вперед, раскрыв рот и раскинув руки, словно хотел утащить нас с собой в могилу, но не дошел и рухнул лицом в грязь. Его спутник уже скрылся среди деревьев. Он не обернулся и не видел, как упал товарищ.
5
СВАДЬБА КАЛЕК
Нам пришлось провести еще много ночей в холоде и сырости. Встреча с прокаженными убедила фокусника, что опасно путешествовать в одиночку, особенно сейчас, когда дороги раскисли от дождей. И хотя позже выяснилось, что у него были более серьезные причины держаться нашего общества, тогда мне думалось, что Зофиил, несмотря на презрение к святому Джону Шорну и его чудесам, намерен ждать в Норт-Марстоне, пока напасть схлынет и снова откроются порты. Нам оставалось только радоваться, потому что Аделе нужен был фургон. Она не могла брести по лужам, под дождем, милю за милей.
Уже три месяца лило день за днем, и, хотя прошлое и позапрошлое лето тоже выдались сырые, такого не помнил никто из нас.
— Коли мокро в Иванов день, то будет лить еще семь недель, — весело повторяла Адела к большой досаде Зофиила.
Но прошли семь недель. В праздник святого Свитина моросило с утра, обещая еще сорок дождливых дней, но минули и они, а солнце так и не выглянуло. Адела больше не вспоминала народные стишки. Все чувствовали, что этому дождю никакие приметы не указ.
С каждым ливнем дороги развозило еще больше, идти становилось все труднее, а голод все неумолимее сводил нам животы. Хотя никто в этом не признавался, мы теперь целиком зависели друг от друга. Мы поровну делили еду и эль, купленные на скудные заработки в деревнях. Не найдя постоялого двора, сооружали временный ночлег и вместе добывали пропитание для кобылы.
Как мы вскорости узнали, кобыла это носила имя под стать своему норову. За ярко-гнедую масть она получила прозвание Ксанф, в честь говорящего коня Ахиллеса, однако куда больше походила на одну из человекоядных кобылиц Диомеда, тоже именем Ксанф, за одним, впрочем, исключением: наша была еще большей человеконенавистницей. Если греческие кобылицы пожирали только врагов царя, английская Ксанф не разбирала своих и чужих. Она кусала всякого, до кого могла дотянуться, причем без всякой причины, исключительно для забавы. Мы быстро научились держаться подальше от кобылы, если предварительно не схватили ее под уздцы.
Теперь мы все шестеро направлялись к усыпальнице святого Джона Шорна, чтобы укрыться от мора и непогоды. Мысль о сухих постелях, легких деньгах, горячей еде и возможности не брести дни напролет по раскисшей дороге придавала нам сил, хотя животы сводил голод, а ноги так промокли и онемели от холода, что впору было отрезать их и продать под видом мощей.
Меня же подгоняла еще одна мысль, о которой не знали мои спутники: надежда довести их до Норт-Марстона и оставить там. А дальше думать только о себе: не нянчиться с брюхатой Аделой, не слушать колкости Зофиила, не смотреть на кислую физиономию Жофре. В Норт-Марстоне они смогут сами о себе позаботиться, и я уйду с чистой совестью.
День ото дня становилось яснее, что надо поторапливаться. Страх поднимался, как темная вода в прилив; холодный, серый, он пронизывал все и вся. По деревням говорили, что чума добралась до Лондона. Даже те, кто до последнего верил в лучшее, содрогнулись. Да, Лондон — порт, рано или поздно болезнь должна была разразиться и там. Однако это не южный порт и даже не западный. Лондон — на восточном побережье. Чума подползла с трех сторон и теперь тянулась к сердцу Англии.
Пока еще здесь никто не видел зачумленного; мало кто знал, как проявляется болезнь, и это только усугубляло страхи. Головная боль, кашель, лихорадка — все казалось первыми ее признаками. В довершение тревог поползли слухи, что чума косит не только людей, но и скот, и домашнюю птицу: на юге-де мрут свиньи, овцы, коровы, даже лошади. Вечером стадо здоровехонько, к утру, глядь, вся животина пала.
— Может быть, появятся флагелланты, — сказал Родриго. — Я как-то их видел в Венеции. Ходили от церкви к церкви. Мужчины и женщины, голые по пояс, в белых колпаках, бичевали себя в кровь. Говорят, теперь они бродят по Европе целыми толпами, призывая друг друга бичевать сильнее и молиться громче.
— А если они появятся в Англии, ты пойдешь с ними?
Родриго потупился с гримасой притворного стыда.
— Ты видишь перед собою жалкого труса. Я не люблю причинять боль себе и другим, даже ради спасения души. А ты, камлот? Наденешь белый колпак?
Моя рука потянулась к шраму.
— Мне думается, когда Господь хочет покарать своих детей, Он вполне в силах сам поднять бич.
Флагелланты не появились. Мы, англичане, иные. Нам чужды страсти других народов. В наших жилах не кровь, а дождь. Впрочем, хотя англичане не ударились в самоистязания, они нашли другие способы умилосердить небеса и отвратить гнев Божий. И кто скажет, что способы эти были менее мучительны для своих жертв?
Погода стояла несвадебная — не о такой мечтают невесты, но и в самой церемонии не было ничего от романтических грез. День выдался не просто дождливый, а промозглый. Ветер гулял по улицам Вулстона, но жители разоделись по-праздничному, что для девушек означало самые тонкие, самые открытые наряды. Их матери суетились, решая, где вешать гирлянды и как готовить еду. Мужчины расставляли среди надгробий навесы, столы и скамейки, катили по кладбищу бочонки с элем, наступая даже на свежие могилы. Казалось, все настолько увлечены приготовлениями, что забыли главную причину этого всеобщего помешательства. Что ж, когда безумие повсюду, оно становится нормой, и нам ли было роптать? Ведь на свадьбах всегда вдоволь еды и доброго эля.
Говорят, обычай справлять свадьбы калек очень древний. Возможно, он восходит к тем временам, когда люди еще не были христианами. Считается, что если поженить двух калек на кладбище за счет всей деревни, то это отвратит Господень гнев и моровое поветрие обойдет селение стороной. Чтобы колдовство сработало, каждый должен что-нибудь пожертвовать на свадьбу. И все волей-неволей жертвовали; хотя Вулстон и стоит под холмом Белой Лошади, жители нутром чуяли, что старая коняга не спасет от новой беды.
Появление Родриго и Жофре расценили как знак Божий. Кто, как ни Господь, привел сюда музыкантов как раз в нужный день? Те, кто во всем ищет Промысел, обычно находят его даже в том, что больше напоминает происки дьявола.
Молодые сидели под навесом в чистой, хоть и небогатой одежде, украшенные венками из вечнозеленых растений, колосьев и плодов, как будто селяне не могли решить, справляют они свадьбу или праздник жатвы. Обручальное кольцо было из олова, брачный кубок одолжил на время кто-то из соседей, невеста сидела босая. Впрочем, многие молодые пары начинали семейную жизнь с меньшего и все равно считали, что их свадьба — самая лучшая. Любовь преображает все. Однако между этими двумя не было любви.