Прошла неделя, и ночью ко мне постучали. Я подумала, что пришел соседкин муж сказать, что у нее начались схватки, но, отворив дверь, увидела незнакомца. Он был высокий, всклокоченный, с горящими глазами, но приятный видом.
«Бери свои травы и пойдем скорей, — сказал он. — Моя жена рожает, и некому ей помочь».
Ночь была холодная, иней блестел под луной; в такой мороз не хочется выходить на улицу, но ребенок не спрашивает, когда ему родиться. Поэтому я собрала нужные снадобья и вслед за незнакомцем отправилась в темноту. Вскоре мы миновали последние дома и углубились в долину.
Незнакомец шагал впереди, я за ним, стараясь не потерять из виду высокую темную фигуру. И вот тут-то, на залитой лунным светом тропе, я заметила, что мой провожатый не оставляет следов на инее и не отбрасывает тени. Я испугалась, но промолчала.
Наконец мы подошли к трещине между камнями. Провожатый сделал мне знак войти, но я медлила, потому что трещина казалась очень узкой и не могла никуда вести. И тут изнутри глухой голос пророкотал: «Входи, женщина, и сделай, чего от тебя ждут».
Я протиснулась между камнями и сразу оказалась в большой пещере. Сердце замерло у меня в груди. Вкруг огромного костра, взметавшего алые и синие языки, прыгали, хохотали и выли по-волчьи шейдим.
— Кто такие шейдим? — спросила Адела.
Плезанс вздрогнула и на мгновение замялась, потом произнесла шепотом:
— Бесы.
— Не слышала такого слова.
Родриго вмешался:
— Может быть, в твоих краях говорят по-другому. Их в каждой деревне называют по-своему. Ведь правда, Плезанс?
Он посмотрел на нее с непонятной тревогой, потом покосился на Зофиила, но тот прислушивался к звукам снаружи. Плезанс с Родриго обменялись какими-то странными взглядами, и на лице ее проступил испуг.
Родриго сжал ее руку и ободряюще улыбнулся:
— Рассказывай дальше. Бесы...
Плезанс заговорила снова, но руки ее дрожали.
— Бес, позвавший меня внутрь, заговорил: «Приступай. Если будет мальчик, проси, чего хочешь, а если девочка — ты пожалеешь, что родилась на свет».
При этих его словах ше... бесы захохотали, а я затряслась так, что едва не выронила мешочек со снадобьями. Бесы отдернули занавеску: за ней лежала волчица, которую я видела у ручья. Она скалилась, но, заглянув в ее янтарные глаза, я увидела женщину, страдающую от родовых схваток.
Она заговорила тихим гортанным голосом, и мне пришлось напрячь слух, чтобы ее расслышать.
«Женщина, ты меня накормила, и я отплачу тебе советом: ничего здесь не ешь и не пей, как бы тебе ни хотелось, не то станешь одной из нас».
Я помогала, чем могла, но роды были долгими. Не знаю, сколько часов провела я в пещере. Все это время я делала свое дело и молчала. Время от времени кто-нибудь из бесов подносил мне еду на блюде или кроваво-алое вино в кубке, чтобы поддержать силы, но я, помня совет волчицы, ничего не ела и не пила.
Наконец волчица разрешилась волчонком, одним-единственным, и бесы взвыли от радости. Из костра взметнулись черные и серебряные языки, а земля затряслась под ногами демонов, пустившихся вкруг огня в пляс.
Бес, который меня позвал, вновь обратился ко мне и спросил, какую я хочу плату. Я ответила, что мне ничего не надо и что принять ребенка — благое дело, кем бы он ни оказался. Вышний сам наградит тех, кто творит благо; другой платы мне не надобно.
Однако бес сказал, что я должна взять хоть что-нибудь, иначе они останутся у человека в долгу, а так не годится, потому что тогда они будут связаны обязательством, пока не расплатятся. Я тоже не хотела быть повязанной с бесами, поэтому огляделась в поисках чего-нибудь наименее ценного. Пол пещеры был усеян камнями, так что я подняла камешек и сказала, что это моя плата. Едва я вымолвила эти слова, как оказалась на краю деревни, под морозным ночным небом. Времени прошло всего ничего, однако мне казалось, будто я провела в пещере несколько дней.
Повернувшись к дому, я почувствовала в руке что-то твердое. Это был камешек с пола пещеры. Я уже хотела его выбросить, но тут заметила, как он блестит в лунном свете, и решила взять домой, чтобы рассмотреть. Клянусь, когда я его поднимала, он был самым обычным, а когда взглянула снова, то увидела вот что.
Плезанс сунула руку за пазуху и вытащила толстый кожаный шнурок, висевший у нее на шее. На шнурок был надет большой круглый кусок янтаря, желтый и горящий, как волчий глаз.
— Так что видите, — закончила она, — волки меня не тронут. Это их знак.
Зофиил, по-прежнему стоя у двери, захлопал в ладоши, изображая притворное восхищение.
— Сознаюсь, дорогая моя Плезанс, я ошибся. Я думал, история камлота несусветная, но ты его превзошла. Скажи нам, дражайшая Плезанс, ты правда думаешь, что Господь вознаградит женщину, принявшую бесенка? Совершившая такое деяние обрекает свою душу на вечное проклятие.
На это мне было что возразить.
— Я, кажется, знаю, о чем говорит Плезанс. Благое дело остается благим вне зависимости от достоинств того, кому оказана милость. В мире не было бы добрых поступков, если бы люди помогали только безгрешным, верно, Плезанс?
Она на мгновение подняла голову, чтобы поблагодарить меня робкой улыбкой, и тут же вновь потупилась, как будто охотно вернулась бы в пещеру к демонам, лишь бы не отвечать Зофиилу.
Тот повернулся ко мне.
— Замечательная мысль, камлот! Значит, если бес предстанет перед тобой и...
Он осекся, потому что по трактиру вновь прокатился волчий вой. На сей раз звук был громче; все еще далеко, но уже ближе, чем прежде. Мы замолчали, ожидая, что он повторится. Слышался треск угольев в очаге и хриплое дыхание старухи. Огонь почти погас, свечи догорели, испустив последние жалкие струйки дыма, но никто из нас не встал, чтобы зажечь новые. Мы сидели в жаркой, душной комнате и оцепенело смотрели на красные уголья. Только Зофиил стоял, приникнув ухом к двери. Он был на взводе, как тогда, когда мы ночевали в пещере. Возможно, у него была своя волчья история — пострашнее наших.
Только когда собаки заскреблись и залаяли под дверью, мы сбросили оцепенение. Вдова, отпихнув Зофиила, который и не думал открывать дверь, быстро отодвинула засов. Псы влетели в дом и принялись отряхиваться, щедро обдавая нас грязью, водой и кровью. Вдова выла, прижимая руки к беззубому рту, пока не сообразила, что кровь не собачья. Псы были грязные и мокрые, но совершенно целые. Каждый держал в зубах что-то окровавленное и пушистое. Они сложили добычу хозяйке на колени, явно ожидая похвалы. Адела зажмурилась.
— Что это? Волк?
Старуха засмеялась — в первый раз с нашего появления.
— Боже упаси! Жалкий это был бы волчишка! Нет, мои мальчики охотились и принесли мне зайца. Умницы мои!
Она торжествующе подняла половинки зайца, словно палач, демонстрирующий толпе отрубленную голову. Псы запрыгали, ловя в воздухе капли крови с разорванной тушки.
Мы оставили старуху свежевать ее зайца, а сами отправились в сарай. Она, кажется, не заметила, что мы ушли, слишком занята была тем, что вытирала собак, вновь и вновь повторяя им, какие они умницы.
Дождь хлестал так, что мы, хоть и бежали бегом, успели промокнуть до нитки. В сарае мы Жофре не увидели; лицо Родриго, когда он заметил пустой лежак, исказилось ужасом. Правда, беглый осмотр показал, что исчез не только Жофре, но и лесенка. Несложно было убедиться, что ее втянули наверх. Повинуясь моему безмолвному жесту, Родриго посветил туда фонарем. Жофре лежал, свернувшись клубком, на охапке сена, припасенной мною для себя, и то ли спал, то ли притворялся спящим. Возможно, он тоже услышал волчий вой и забрался наверх из страха, что зверь проникнет в сарай. А скорее всего, просто хотел провести ночь подальше от остальных, чтобы никто не заметил его страданий и не догадался об их причине. Что ж, жалко, что ли, охапки сена! Сегодня мальчик более моего нуждался в мягкой постели; к тому же и на сене его явно ждала трудная ночь.