Даже на фоне русской прозы двадцатых годов, когда освобожденные от цензуры писатели взахлеб описывали эротические и садо-мазохистские сцены, тексты Пастернака выглядят особенно чувственно свободными. В 1918 году появилась известная повесть «Детство Люверс». Собственно, это вовсе и не о детстве повесть, а о превращении девочки-подростка в женщину, превращении телом и душой. Повесть начинается с начала Жениного менструального цикла; Женя «прохудилась», «протекла», в ней обозначилась «дыра»…И…
«Лю́верс — металлическое, реже пластиковое кольцо, устанавливаемое в изделия из ткани и других изделиях, подверженных деформации в процессе их использования. Используется для продевания через полотно изделия шнурков, тросов и т. д.
Исторически термин пришёл из парусного дела: люверсом называется отверстие в парусе, обмётанное ниткой или усиленное металлическим кольцом, которое служит для продевания в него частей стоячего или бегучего такелажа»…
То есть я понимаю «отверстие», в которое продевается «стоячий или бегучий такелаж», в меру своей испорченности, а вы – не знаю, как… А Пастернак может и посильнее… Кто не помнит знаменитую «Зимнюю ночь» с горящей «свечой». Когда я была маленькой девочкой, меня занимал вопрос: почему свеча, а не лампа? Ведь в Варыкине была именно керосиновая лампа… Но вот я выросла и узнала, что свеча давным-давно, еще со средних веков символизирует мужской половой орган… В поэме французского поэта пятнадцатого века Франсуа Вийона «Lais» его «свеча» погасла навсегда, а вот в «Зимней ночи» разгорелась, истекая «воском». И тут тебе и «жар соблазна» и «скрещенья» рук и ног. А зима меж тем всё лепила и лепила «кружки и стрелы» – астрономический знак Марса, знак мужской силы…Ой, много коитусов зима налепила в ту буйную ночь, отмечая каждый раз кружком со стрелой, кружком со стрелой… Это в стихотворении. А в прозе вот что: «…проснулась Лара.
– А ты все горишь и теплишься, свечечка моя ярая! – влажным, заложенным от спанья шепотом тихо сказала она. – На минуту сядь поближе, рядышком. Я расскажу тебе, какой сон видела.
И он потушил лампу».
И опять мне в меру моей испорченности понятно: лампа – это лампа, а ярая, то есть разгоревшаяся свеча, – это он, мужчина, олицетворенный тайный уд, которого женщина призывает ночью… И когда он потушил лампу, началось то самое, что описано в стихотворении…
Но все же – Пастернак когда-нибудь очнулся от своего фрейдистского забытья, в котором ему грезилось, будто он – Миша Гордон, которому грезится, что он – Юра Живаго? Да, однажды, в стихотворении «На ранних поездах» Борис Пастернак стал самим собой, русским писателем и евреем, который любит Россию! Можно сказать, что Пастернак занял правильную позицию.
В горячей духоте вагона
Я отдавался целиком
Порыву слабости врожденной
И всосанному с молоком.
Сквозь прошлого перипетии
И годы войн и нищеты
Я молча узнавал России
Неповторимые черты.
Превозмогая обожанье,
Я наблюдал, боготворя.
Здесь были бабы, слобожане,
Учащиеся, слесаря…
Вся суть, видите ли, в том, чтобы занять правильную позицию.