На следующий день Алессандро послал ей записку и небольшой подарок. Подарок она возвратила, а на записку не ответила.
Чем решительней он старался забыть ее, тем навязчивей становились мысли о ней. Он вспоминал Лиу в течение дня в самые неподходящие моменты: подготавливая тезисы для выступления в сенате, совещаясь с дожем и консультантами, сидя за письменным столом дома или играя с сыном. Он попытался собрать информацию о Лие и, к своему удивлению, выяснил, что она живет не в районе театров, а в собственном небольшом домике по другую сторону канала Реджио, у ворот Старого гетто.
Однажды в конце апреля он пошел туда в середине дня. Внешние ворота вели в небольшой двор с круглым прудом в центре. По краям дома росло два кривых оливковых деревца и лимон. Он постучал в дверь. Ему открыла вялая женщина неопределенного возраста. Она взяла его визитную карточку и кивком головы пригласила в гостиную.
Комната оказалась для Алессандро приятным сюрпризом – большая и просторная, с несколькими весьма ценными образцами античного искусства. Обстановка состояла из пары флорентийских кресел эпохи Возрождения, обитых тисненой кожей. По одну сторону стоял высокий шкаф с ящиками, по другую – изящный письменный стол. Господствующее место в центре комнаты занимал широкий стол на золоченых ножках. Его столешница с изображением цветка и птицы была выложена из тысяч кусочков полудрагоценных камней.
– Синьор Лоредан.
Лиу он застал в разгар репетиции – в лайковых тапочках – в то время танцовщики еще не вставали полностью на носки, – в крестьянской юбке до середины икры и блузе с короткими рукавами. Плечи и голову прикрывала шаль. Лицо Лии блестело от пота.
– Зачем вы пришли сюда? – враждебным тоном спросила она.
– Я хотел поговорить с вами, синьорина. Простите, если пришел в неподходящий момент.
– Вы, вероятно, не представляете, почему я не хочу, чтобы вы были здесь? Полагаете, что скромной танцовщице должно польстить внимание великого Лоредана. Однако она возвращает вам подарки, не отвечает на вашу записку и отказывается видеться с вами. Вы считаете, будто чем-то обидели ее и сумеете устранить недопонимание, посетив ее.
Он покраснел.
– Я не думал, что ваша антипатия ко мне столь сильна. Я действительно не понял… кое-что. Простите меня.
Он сухо поклонился и направился к двери. Лиа отступила в сторону, чтобы дать ему пройти. В этот момент в комнату вошла старая женщина. Она была вся в черном, черная шаль, ниспадающая складками с ее головы и плеч. Ее бледные в морщинах руки напоминали белых птиц, порхающих на фоне ночного неба.
– Лиа, – дребезжащим голосом заговорила она. – Лиа, ты не видела мое вязанье? Я ищу его, ищу и никак не могу найти. – Старое лицо отразило обеспокоенность. – Вдруг я его потеряла? А я вязала для Рафаэлло. Носки. Скоро наступит зима, и они ему пригодятся.
Потеряв голос от ужаса, Лиа подошла к ней и обняла старуху за плечи. Она попыталась увести ее прочь, но та заметила Алессандро и не сдвинулась с места.
– О, у тебя, оказывается, посетитель… Прости, Лиа. Я не хотела помешать.
– О нет, тетя, все в порядке, – успокаивающе произнесла Лиа. – Это синьор Монтини, мой антрепренер. Ты его помнишь? Он хочет, чтобы я поскорее начала танцевать в его театре. А я ему говорю, что он должен обсудить этот вопрос с Гаэтано, который сейчас отвечает за мои ангажементы.
– О, она удивительная танцовщица, – гордо сказала женщина Алессандро. – Всегда любила танцевать, даже ребенком. Счастливые времена…
– Ну пойдем, тетя Ребекка, – сказала Лиа, вежливо подталкивая ее к двери. – Я думаю, Нина поможет тебе найти вязанье. А сейчас лучше поднимись наверх и отдохни.
Хорошо? – Она взглянула через плечо на Алессандро. – Синьор Монтини подождет меня в саду.
Алессандро понял намек. Он сел на каменную скамью под оливковыми деревьями и наблюдал за золотыми рыбками, лениво плавающими под плоскими листьями водяных лилий. Несколькими минутами позже из дома появилась Лиа с подносом в руках, на котором стояло два бокала.
– Простите, синьор. Я была груба… Мне не следовало вести себя так. Но меня очень беспокоит тетя Ребекка. Она старая и больная. Ее мозг затуманен печалью и тревогой.
– Понимаю, – сказал Алессандро, взяв с подноса холодный бокал.
– Нет, не понимаете. – Лиа отглотнула лимонад из своего бокала. – Порой я думаю, что не следовало ее перевозить сюда. Я хотела, чтобы она была свободна, но она не знает, что это значит. Лиа посмотрела в лицо Лоредана. – Я не сказала ей ваше настоящее имя. Это вывело бы ее из равновесия и огорчило бы. Она все еще боится агентов инквизиторов, вламывающихся в ее дом. Она, синьор, еврейка. Должна жить вместе с другими евреями по другую сторону этих ворот. Но она заболела… и я не хотела, чтобы она умерла в гетто.
Алессандро молчал.
– Ну, что скажете? Собираетесь донести на нас, синьор Лоредан?
Он сдвинул брови.
– Нет, конечно, нет. Я даже и не думал об этом.
– Но ведь вы приняли законы, по которым она должна вернуться назад. Каждый еврей в гетто знает ваше имя и ненавидит его.
– Полагаю, это так, – сказал он тихо. – Давным-давно, около двадцати лет назад, когда я был молодым и честолюбивым, я применял эти законы беспощадно и хладнокровно, не задумываясь, во что обходится людям то, что я делал. Тогда евреи были козлами отпущения в Республике: слишком много евреев, а остальным не хватает работы. Значит, за развал экономики следует осуждать евреев, а не правительство. Это было очень удобно и весьма полезно для моей карьеры. Конечно, евреи ненавидят меня. До сих пор я никогда об этом не сожалел. Не сожалел… до сих пор. Он поднялся и низко, чуть ли не до пояса поклонился.
– Еще раз прошу вас извинить меня за то, что побеспокоил вас. Это было непростительно, и я обещаю никогда больше не досаждать вам своими ухаживаниями. Вам и вашей тете нечего бояться меня или кого-либо другого.