Рюкзак Зои был набит битком, он топорщился и раздувался от вещей. Я не хотела разрушать эту хаотичную гармонию (Зои наверняка сказала бы, что внутри идеальный художественный беспорядок) и рыться в её вещах. Я всё равно не нашла бы ничего интереснее, чем свежая одежда, контейнеры с угощениями, которыми нас задарил Филипп, и книги в мягких потрёпанных обложках. Я достала книгу, лежавшую на самом верху. Видимо, её Зои и читала перед сном.
Продравшись сквозь несколько радужно-ванильных абзацев, я подумала, что понятия не имела о том, что такое ужас. Текст был сносным, слишком расслабленным и неумелым, припорошённым пеплом настолько серой рутины, что она казалась ирреальной. Я перевернула страницу и, не успев усмехнуться тому, что теперь точно не засну, замерла. Застыла. Обмерла. Оцепенела. Мелкий черный шрифт словно начал плавиться. Страница превратился в пелену, в подобие прозрачной занавеси, и на ней появились крупными, будто выжженными буквами слова. Горло мгновенно сковало.
«Не смей убивать».
Я поморгала, протерла глаза, но надпись не пропала. Я секунду сидела как громом пораженная и не могла поверить глазам. Этого быть не могло. Зрение врало мне, но глаз я не отвела. Меня схватили за горло, скрутили руки, зачаровали тело и прокричали прямо в уши, обдав ошпаривающим дыханием: «Смотри».
Сделав усилие, я пролистнула несколько страниц, а потом вернулась. Но надпись уже пропала. Или её и не было?
Игры воспаленного воображения.
Очнувшись, я быстро запихала книгу обратно в рюкзак и снова укрылась одеялом, забившись в угол.
Нигде не спрятаться. Ни во сне, ни в реальности.
В каком-то смысле, когда я наконец заснула, я дала утру второй шанс, который оно благополучно упустило. Никакого «отличного начала дня» я так и не дождалась.
Не спала только Зои. Я всего-то сказала «доброе утро» и даже не успела оценить масштабы катастрофы, но уже поняла, что грядёт взрыв. Зои почти замерла: она двигалась намеренно заторможено, роясь в рюкзаке и раскладывая вокруг промокшие футболки. Так медленно, что было ясно: это затишье перед бурей. Ну, или как минимум, перед маленькой истерикой.
— Чёрт! — зашипела Зои. Часть вещей и книг, включая тот самый роман, который я читала ночью, была испорчена: я так торопилась убрать его подальше, что не заметила, как перевернула бутылку с каким-то напитком. Одна половина меня уже сгорала от стыда, но другая тихо говорила, что в таком беспорядке нечто подобное должно было рано или поздно произойти.
— Тихо. — Я выставила вперёд руку, защищаясь и одновременно пытаясь успокоить Зои. — Ты разбудишь ребят. Пусть ещё немного отдохнут.
Зои развернулась и отложила книгу в сторону, брезгливо отряхивая руки. Я вздрогнула и подалась назад: в глазах Зои расплескалась злость, смешанная с разочарованием — крепкий и обжигающий коктейль.
— Издеваешься? — Она ощутимо понизила тон, но жёлчи в голосе не убавилось. — Какого единорога это могло случиться?
— Извини, я брала твою книгу ночью и, наверное, неаккуратно положила её обратно, — сказала я, о чём мгновенно пожалела. Настоящие леди пьют чистый спирт и убивают одним взглядом. Зои смотрела на меня… Прозрачное, ледяное отвращение. Я подозревала, что она чувствует и обиду, разочарование тоже, но их было не разглядеть. Никто не смотрит на меня сейчас так, как тогда — Зои.
(Потому что сейчас всё равно)
(Сейчас я заслуживаю)
Каждый раз, когда Зои злилась, меня охватывало какое-то липкое, гложущее, навязчивое чувство. Будто бы страх вместе с непониманием, но намного сильнее и ярче. Самоуверенно и пафосно звучит, но такое ощущение и не снилось Антуану Рокантену. Вывести Зои из себя, заставить её показать внутреннего монстра, сделать так, чтобы эмоции взяли верх над королевским спокойствием, — жутко представить, не то что увидеть наяву.
Вроде бы всё нормально, это всё ещё Зои, моя лучшая подруга. Это её миниатюрная и изящная фигура, смуглая кожа, её карие глаза, тёмные волосы чуть ниже линии груди. Но слова и поведение не принадлежат ей, и это выбивало из колеи. Казалось, в поездке Зои выводит каждая мелочь.
— Ты брала мою книгу? Зачем?
— Извини, — повторила я. — Не могла заснуть, хотела отвлечься.
— Да что ты? Ты снизошла до низкопробного чтива?
— Зои, — только и проговорила я, надеясь прекратить конфликт.
— Хорошо, допустим. Ты не могла аккуратно положить её на место? Даже если тебе кажется, что книга недостойна твоего светлого и высокого ума, не нужно швырять её.
Я стушевалась. Издевка была кстати. Я достойна её.
— Мне показалось, что на страницах появилась какая-то надпись, — пролепетала я. — Я испугалась.
Зои шумно выдохнула и замолчала, а через несколько секунд ядовито бросила:
— Ты бредишь, Миранда.
Да, я бредила.
— Понимаю, обидно получилось, но это же просто вещи. Такая книга стоит пятьдесят монет в лавке, а футболка скоро высохнет. Нет причин волноваться. Почему ты так реагируешь? Ты же всегда была такой спокойной, никогда не злилась понапрасну.
Я коснулась ладонью её спины и вдруг вспомнила слова Лукаса о том, что, должно быть, Зои переживает за меня. Часто бывает, что человек крушит всё вокруг и выглядит устрашающе, когда на самом деле ему просто нужна помощь: поддержка, проявление заботы и внимания. Я попыталась задержать в голове мысль о том, что Зои тоже непросто, и мне стало легче дышать. Вдруг она вправду взволнована из-за Калеба, но не может найти силы признаться самой себе в этом и сказать мне прямо?
А ещё я поняла, что последняя фраза была лишней. Зои не отстранилась, но взгляд совсем не смягчился.
— А ты всегда была такой тихой и стеснительной, — передразнила Зои. — И не рылась в моих вещах. И не осуждала меня.
— Я не осуждаю, — сказала я, поникнув. — Но мне кажется, что ты переживаешь.
— Переживаю?
— Да, — неуверенно ответила я, увидев лёгкое недоумение на её лице. — Из-за того, что произошло с Калебом, и, наверное, ещё из-за Лукаса. Разве нет?
— Да, я переживаю из-за этого, — сказала Зои, помолчав немного. — Да, именно так.
— Ты прощаешь меня? Я же случайно.
— Хорошо, — без энтузиазма ответила она, пожав плечами, и позволила мне обнять её, а потом добавила: — Мне кажется, что что-то поменялось. Я серьёзно: ты будто другая.
У меня были схожие мысли насчёт неё. Я приподняла брови, хотя понимала, что со стороны ситуация выглядит скорее забавно, чем напряжённо. Мы словно играли в мафию, и она пыталась отвести от себя подозрения, хотя не являлась мирным жителем. Я странная, не она. Самое мерзкое, что в этом была крупица истины. Чувство, что меня видят насквозь, никак не хотело убираться. Разум кричал, что я убийца. Кричал так громко, что было странно, что Зои не слышит.
— Я не делаю ничего сверхъестественного. Я такая же. Что именно тебя удивляет?
Слова звучали невинно, потому что ещё не воспринимались как ложь. Я только начинала чувствовать, как внутри вздымается, поднимается стеной вихрь.
А может, это и не ложь? Может, убийство всегда было внутри? Может, жестокость — это то, что уготовлено нам природой? Может, жестокость — это и не жестокость вовсе, а обыкновенная закономерность?
Я содрогнулась из-за своих мыслей.
— Ну… Ладно, допустим, неважно, что ты взяла мою книгу и что ты упрекаешь меня, хотя, замечу, не припомню, чтобы ты такое делала.
— Ты злишься не из-за книги?
— Я не злюсь! — Очевидно, что она лукавила. — Мне интересно, ты это серьёзно или притворяешься. Что это было вчера, скажи? Почему ты вступилась за Джея?
Было открытием понять, что её это задевает, хотя этого я, пожалуй, и хотела. Я ведь даже и задумалась, прежде чем вступить в беседу и постараться поубавить градус издёвок. Она не оценила моего жеста в сторону Джея. Моя крепость показалась ей стеной из пластмассовых кубиков, детской игрушкой, которую можно разрушить в мгновение ока. Мы вдруг оказались на тонком льду: Джей — скользкая тема.
(Самое время для каламбура, Миранда. Иногда только и остаётся, что целыми днями придумывать тупые шутки).