Выбрать главу

– Ратуйте, люди! Абрашка деньги украл!

Тут началась форменная свалка. Опасливая мамаша, подхватив доедавшего уже согревшуюся на солнце холодную грушу Борю, ринулась бежать к воротам. Сомнительный мужчина, мгновенно обнаружив в себе качества, достойные песни, кинулся было на помощь торговке, но споткнулся о ящик с абрикосами, пролетел метра полтора и упал прямо в лоток со свежевыловленными креветками, отчего креветки разлетелись в разные стороны, смешавшись с вишнями, персиками и вареной кукурузой. Сам же мужчина остался лежать в лотке неподвижно. Продавец креветок, обнаружив, что у него неожиданно поменялся товар, видимо, совершенно независимо от своего желания издал звук, похожий на сигнал сухогруза, причаливающего к Ильичевскому порту. И онемел, ткнув желтый короткий палец в креветочную физиономию упавшего. Неизвестно откуда взявшийся сторож, скорее всего, спавший под одним из прилавков, вскочил на перевернутую бочку из-под сельди и засвистел, приседая от возбуждения. Откликаясь на этот свист, пьяный грузчик уронил огромный арбуз на коробку с черешней, а мирно дремавшая на солнце бездомная дворняга залаяла басом и кинулась в толпу народа, что произвело еще больший переполох.

И как раз в этот момент, видимо, от жары, воздух как-то треснул, полоснул меня осколками по лицу, и показалось, что Абрашка вдруг начал колыхаться, как водоросли на лимане, и исчезать частями, будто его уже пустили на парфюмерию. А из того места, где он только что хамски себя вел, вдруг донеслось:

– Будете в Париже – мое почтение мосье Синявскому.

Остатком исчезающего сознания я успел сообразить, что расслаивается и исчезает не только Абрашка. В раскаленное небо взмывали дыни и сливались с обезумевшим солнцем. Арбузы таяли на глазах и мутной зеленой рекой неслись прочь, сметая на пути торговок и грузчиков. Столбы оглохли на очередном «оц-тоц-перевертоц». «Сознанье, – как писал когда-то Женька, – распадалось на куски». Последнее, что я увидел, было лицо маленькой чумазой девочки, с любопытством оглядывавшей меня огромными серыми глазами, в которых застыл немой вопрос, на который я не знал ответа. Но этот вопрос перебила склонившаяся надо мной и громко шелестевшая оставшейся грудью торговка:

– Молодой человек, а вы сами с откудова будете?

И вот с этим-то вопросом я и исчез с базара, чтобы вспомнить, наконец, «с откудова я буду».

* * *

А дело было так: Авраам родил Кузнеца; Кузнец родил Портного; Портной родил Носатого; Носатый родил Лысого и брата его, тоже Лысого. А уже Лысый родил меня.

И с тех пор время от времени мне снится страшный сон про то, как меня рожают. Ну, не буквально, конечно, но все-таки. Снится, как правило, глухая узкая улочка, постепенно оборачивающаяся все время сужающимся коридором. И по нему почему-то надо куда-то выходить. Причем не просто выходить, а пробираться меж торчащих из стен мокрых камней. В самом конце коридор настолько сужается, что я понимаю: все, мне не пролезть, задохнусь. А лезть надо. И тогда, от ужаса, я начинаю кричать и просыпаюсь от собственного крика.

* * *

– Так, выходит, вы именно Абрашку Терца и видели, – то ли утвердительно, то ли вопросительно произнес Синявский. – Странно. Хотя… Хотя вполне возможно… По моим расчетам… Впрочем…

Затем, пробормотав что-то неразборчивое, он уже начал было подниматься по лестнице на второй этаж, как вдруг остановился, поманил меня пальцем и таинственно зашептал:

– Марья спрятала вашу книжку за диван. Давайте другую.

Я дал. Но Синявский повел себя странно. Он ее приложил к глазам, обнюхал, попробовал на язык и попросил еще одну.

– Зачем? – удивился я.

– А вдруг она опять спрячет!

На это возразить мне было нечего – а вдруг опять спрячет? Мне и в голову не пришло спросить, зачем Марья прячет книжки, да еще непременно за диван. Откуда я знаю? Может, здесь так принято. А тем временем Синявский обнюхал и вторую книжку, причмокнул языком, потребовал еще одну и поплелся наверх. «Точно, съест», – промелькнуло в голове. Но не успел я хорошенько обдумать царящие в этом доме порядки, как Синявский вернулся. Заглянул под лестницу, потом сунул нос в соседнюю комнату и опять же полушепотом:

– Марья-то где?

– В аптеку пошла. Сказала, минут через десять придет.

– Тогда я приду через пять.

И, уже высунувшись в дверь, с порога спросил опять:

– Так вы и вправду Терца видели?

– Видел, но недолго, – почему-то ответил я. – Хотя кого я видел, я и сам толком не понял.

* * *

– Дед, а дед, – подступал я к Носатому, опасливо поглядывая на висящую на стене маску, – а ведь ты бандит.

– Сам ты бандит, – отмахивался дед. – А я рэволюционэр и этот, как он? – о! – Робин Гуд. Григорий Иванович так и говорил, что мы все – это как один Робин Гуд. Потому что мы хотели, чтобы была справедливость и чтобы все уже, наконец, были здоровы.