Отпустив Свечкина, я приказал принести кофейник и засел в кабинете для тщательного изучения. Никаких дополнительных требований от Беркутовой не поступало, и это радовало, так как облегчало работу. Как и то, что со мной эти трое никак не были связаны. От слова «совсем». Собственно, потому и трудно вычислять киллеров и серийных убийц: как правило, они со своими жертвами не знакомы, и найти мотив практически невозможно. А без этого работа полиции существенно осложняется.
Конечно, члены Красного клана не были лёгкой мишенью. У них имелась охрана, но они не ждали нападения, так что у меня имелись хорошие шансы сделать всё быстро.
Разумеется, я не собирался мочить всех троих разом. Тем более, что они вместе и не собирались. Разве что на семейные праздники, но не ждать же подходящего случая. Да и на подобные мероприятия собирается слишком много посторонних. А лишних и случайных жертв лучше избегать. Во-первых, за них не платят, во-вторых, учитывая, что каждый убитый аристократ в империи — это потенциальное расследование родственников, желающих отомстить, чем чище сделана работа, тем лучше.
Две мои цели принадлежали к семье Горемыкиных, и одна — к Аксёновым. Причиной, по которой они убрали отца Беркутовой, была банальной: вдова младшего брата главы семейства влюбилась в него по уши, и у парочки закрутился бурный роман. Несмотря на то, что Беркутов был женат. Надежда Горемыкина хотела выйти замуж. Была она вдовой, так что имела полное право распоряжаться своей судьбой. Беркутов, конечно, против того, чтобы породниться с аристократами, ничего не имел. В отличие от Горемыкиных, которые ничего подобного даже в принципе рассматривать не собирались. Ну, и подрядили имевшего кое-какие связи с криминалом Аксёнова. Тот договорился с бандитами, и те всё сделали. Пальнули в машину Беркутова из пары гранатомётов да с дрона несколько ракет добавили. Установить виновных, конечно, не удалось. Да и не было у Беркутовых таких связей, чтобы дело до конца довести. Полиция списала всё на деловые разборки и оставила расследование висяком. Это я знал не из материалов, предоставленных Свечкиным, а со слов Дарьи. Она же вытянула это из отца уже после его смерти.
Начать я решил с самого молодого — Олега Аксёнова. Он происходил не из самого влиятельного семейства клана и, видимо, по этой причине не брезговал ничем, чтобы приумножить состояние. В том числе, связями с криминалом. В числе его занятий имелось крышевание борделей и казино, с которых он получал немалый процент. Да и сам был не прочь сделать пару ставок. Иначе говоря, был заядлым игроманом. Не знаю, как он ещё не разорился. Наверное, лишь потому что мафия платила ему крупные регулярные суммы за то, что он позволял заниматься на своей территории, чем угодно. Ну, и жена, видимо, сдерживала страсть супруга к рулетке и картам. Тем не менее, каждый четверг он отправлялся в казино «Олимп», чтобы испытать удачу.
У Зелёного клана с Красным были хорошие отношения. И портить их убийством даже одного члена соседней общины было нельзя. А это означало, что мне придётся действовать так, чтобы никому даже в голову не пришло, кто стоит за смертью врагов Беркутовой. Пожалуй, это было единственным осложнением.
Надежда Горемыкина была сестрой Аксёнова. Она подозревала, кто организовал смерть её возлюбленного, и с братом с тех пор прекратила всякое общение. Как и с двумя другими родственниками. Вела довольно уединённый образ жизни, часто посещая церковь. Не знаю, что она просила у Спасителя, но простить убийц Беркутова так и не смогла. А может, не захотела.
С неё я и решил начать.
Глава 29
Церковь, находившуюся неподалёку от её дома, Горемыкина посещала дважды в неделю. Делала щедрые пожертвования, не забывая и о попрошайках, которые занимали места на паперти в ожидании подаяния. Приходила всегда ровно в полдень, проводила в храме минут сорок в молитвах, ставила свечки, иногда писала заупокойную записку.
Туда я и направился, предварительно тщательно загримировавшись. Рыжие вихры, ватные тампоны под щёки, чумазая физиономия и, конечно, рубище, какими пользовались нищие.
Высадили меня во дворе неподалёку, откуда я дошёл до церкви и сел в самом низу крыльца. Старик слева тут же уставился на меня покрасневшими воспалёнными глазами. Спросил недобро:
— Эй, малец, ты чего тут?
— По своим делам, — отозвался я, шмыгнув носом.
— Нельзя! — решительно заявил нищий. — Проваливай! Нет тут лишних мест!
— Да я ненадолго. Мне только пару слов сказать кое-кому.
— Иди-иди, тебе говорят! — заволновался старик. — Мы тут сидим! Нам чужих не нужно.
— Слышь, малой, а ну, проваливай! — присоединился его сосед, вроде как, безногий. — А не то мигом бока-то намнём! Ишь, уселся он! Самим едва подают!
В это время по ступенькам начали спускаться пожилая пара, и нищие отвлеклись на то, чтобы отвесить прихожанам поклоны. Те кивали и бросали монеты в выставленные шапки. Когда дошли до меня, замешкались, ибо у меня никакого головного убора не было.
— А мне не нужно ничего, добрые люди, — проговорил я. — Идите себе с миром.
— Благослови тебя Спаситель, — с чувством сказала женщина.
Как только они отошли, старик снова напустился на меня:
— Ты зачем пришёл, если не берёшь ничего⁈
— Так вам же больше достанется, — отозвался я.
— Дурак, что ли⁈ Как нам достанется, если они просто ушли?
— Чего же вы от меня хотите?
— Если уж сел и не уходишь, так бери подаяние-то, — помолчав, проворчал старик. — После отдашь, коли тебе не нужно. Или поделишься. Мы все тут скидываемся в конце дня. Считай, за место уплотишь.
— Да если мне не нужно ничего? — сказал я, изобразив глупую ухмылку.
— Он блаженный, похоже, — проговорил безногий. — Ну-ка, вот тебе шапка. Пусть лежит.
В этот момент наверху показалась Горемыкина. Осенила себя святым знамением и двинулась вниз по ступенькам. За ней шагали два здоровенных телохранителя.
Калека тут же подсунул мне откуда-то взявшуюся шапку.
Надежда шла медленно, раскланиваясь с попрошайками и бросая им монеты. Когда добралась до меня, я шапку прикрыл ладонью. Старик бросил на меня искоса злобный взгляд. Мол, ты чего⁈
— Не надобно мне от тебя ничего, добрая женщина, — сказал я отчётливо, глядя на Горемыкину печально. — Вижу, что сердце твоё во тьме, и жалуешь ты не от души. Тяжёлый камень у тебя на ней лежит. Пока не снимешь, не возьму от тебя ничего.
Женщина застыла, глядя на меня в изумлении. Затем пожала плечами и пошла дальше. Но уже через три шага обернулась.
— Что-то прежде я тебя тут не видела, — сказала она.
— А меня тут раньше и не было, — ответил я. — И сегодня приходить не собирался. Только было мне видение одно.
— Какое? — жадно спросила Горемыкина.
Даже шажок назад сделала.
— Подсказали мне, что сегодня я тут сидеть должен. В это вот время. Теперь знаю, почему.
— Почему же?
— Тебя повидать должен был. Сказать тебе слово.
— Какое слово? — чуть помолчав, спросила женщина.
— Да ты его уже услышала, — я поднялся, отряхнул штаны. — Теперь пойду вот.
— Куда⁈ — всполошилась Горемыкина. — Подожди… Ты это… Неужели это всё, что тебе сказать-то велено было?
Мы встретились взглядами. Я выдержал паузу.
— Не всё. Но вижу я, что не готова ты пока остальное услышать.
— Нет-нет, я готова! — Горемыкина протянула мне руку, но дотронуться не решилась. Было видно, что она в смятении. — Кто с тобой говорил, мальчик⁈
— Этого тебе знать не надобно. Пока, во всяком случае. Не время ещё.
— А когда скажешь? — быстро спросила она.
— Не знаю. Может, и вовсе не скажу. Сердце у тебя… не таковое, как надобно. И душой ты не к Спасителю стремишься. Очиститься тебе надо. Но не знаю, сумеешь ли… Больно тьмы много, — вдруг я поймал её за ладонь и запрокинул голову, уставившись в небо. — Вижу, вижу… Чернота одна… Нет, не скажу тебе ничего! Не могу!
И тут же грохнулся на землю, закатив глаза.