— Это мои любимые композиторы.
— Бах и Малер… — Он скрестил руки. — Склонность к сублимации[8] и обостренная чувствительность.
— Это следует воспринимать как диагноз?
— Это только наблюдение.
— Мне бы надо возбудить дело о вторжении в частную жизнь…
Он улыбнулся. Несмотря на наглый вид, у него была милая мальчишеская улыбка. «Видишь? — говорила она. — На самом деле я совсем ручной».
Аликс тоже улыбнулась и разлила кофе по чашкам.
Если вначале она и была настороже, ожидая, что он немедленно набросится на нее, то теперь успокоилась, а потом даже почувствовала некоторое разочарование. Потому что в течение последующего часа похоже было, что Сэму-Хьюстону Мэттьюзу куда интереснее разглагольствовать о Жизни с большой буквы, чем пытаться сравнить Аликс с Марси Хендрикс с точки зрения орального секса.
Он перескакивал с одной темы на другую: Никсон, Малер, мексиканская кухня, достоинства и недостатки симфонических оркестров Америки… У него было собственное мнение по любому вопросу, по большей части абсурдное, но всегда интригующее. Ему нравилось рассматривать мир с позиции стороннего наблюдателя, чтобы иметь возможность судить о нем с новой, выгодной для себя точки зрения. И ни разу в его голосе не прозвучала хотя бы нотка сомнения в собственной правоте.
— Ты, разумеется, шутишь! — пыталась смеяться Аликс, когда он лепил нечто совсем уж несусветное: например, утверждал, что кардинал Кашинг занимался растлением малолетних, или пророчествовал, что третья мировая война разыграется между Россией и Китаем.
— Держу пари, твой старик — большой фан Джона Вэйна. Особенно в «Зеленых беретах»! — И Сэм разразился громким клокочущим смехом, идущим из самой глубины его могучей груди.
— Мой отец вообще никогда не ходит в кино, — возразила Аликс.
Она уже начинала подозревать, что эту словесную перепалку Сэм затеял с целью выудить из нее побольше, и это доставляло ей беспокойство: ей было неприятно выворачивать душу наизнанку. Никогда не знаешь, как люди могут воспользоваться твоей откровенностью. Но Сэм не отлипал.
Какой бы темы они ни касались, будь то политика, искусство или положение женщины в обществе, он отстаивал свою точку зрения с упорством, в котором было мало логики, а уж элементарного здравого смысла — и того меньше.
— Я прав! — твердил он. — И ты сама знаешь, что я прав!
Половина из того, что он говорил, была достаточно убедительной, зато другая — полным бредом. И все-таки его даже самые эпатажные умозаключения возбуждали ее своей страстностью. Новизной. И хотя она поеживалась, выслушивая их, ей ужасно нравилось смотреть, как двигаются его губы, глаза, когда он говорит. В нем чувствовались сильное мужское начало и сексуальность.
«Если он сделает первый шаг, — решила Аликс, — я с ним пересплю». Скорее всего, это будет любовник на одну ночь — непохоже, чтобы он отличался постоянством, — но даже в этом случае терять ей нечего.
Она незаметно придвинулась к нему поближе. Ей хотелось, чтобы он дотронулся до нее, обнял за плечи, как тогда, на Гавернмент-сквер… Но ему, казалось, было вполне достаточно простой болтовни. За исключением какого-то одного случайного, чисто театрального жеста, он держал свои замечательные руки при себе.
За разговором Аликс выяснила, что ему двадцать восемь лет, что он сын скорняка и бывший студент Джуллиардской школы в Нью-Йорке, где, по его словам, он был протеже самого Леонарда Бернстайна. Несмотря на свой талант, он решил бросить музыкальную карьеру.
— Слишком много надо было бы выпендриваться, — сказал он. — А мне не хватает хороших манер.
Сэм закурил сигарету с «травкой».
— А ты употребляешь? — спросил он.
— Иногда, — ответила она. — Нечасто. Я ведь учусь на юриста. Мне надо быть осторожной со всем этим.
— Почему? Чтобы не потерять шанс получить место штатного юриста в какой-нибудь корпорации? Ладно, вперед с песнями! Я никому не скажу. — Он протянул ей сигарету. На какое-то мгновение их пальцы соприкоснулись. — Знаешь, Брай…
— Меня зовут Аликс.
— Это мальчишеское имя, и я не собираюсь тебя так называть. Я хотел объяснить, что в тот день, когда мы встретились, заинтересовало меня в тебе: этакая доля безрассудства. Страстность. Способность поддаться настроению типа «будь я проклята, если этого не сделаю!» Думаю, ты и в сексе такая же: дикарка — у меня на таких слюнки текут… И вдруг выясняется, что не такая уж ты и безрассудная в итоге… Не настолько, чтобы назваться своим настоящим именем… — Его кошачьи глаза сузились. — Я много думал о тебе эти несколько недель. Ты бы даже удивилась, как много.
8
Психический процесс преобразования и переключения энергии аффективных влечений на цели социальной деятельности и культурного творчества.