Иоахим Терпеливиль
И вот Гурчиксона шары, синий, красный, – аптечные, – где Тигроватко живет.
Здесь машина застопорила.
– Как так?
– Именно.
Вежливый, блещущий мальчик, став косноязычным, конфузливым, дверцу открыл, приглашая сойти:
– Сюда: вам.
И – решительно спрыгнул:
– Приказано.
Щелкнувши, под козырек бросив руку и высадив, дернул в машину; и – выдернулся вместе с нею.
Пожалуйте! – перетолкнулся: те двое, которые за спину влезли и молча сидели (о них он забыл же), прижали к подъезду: косой, с бороденкою рыжей, рябой мужичок; и горилла безглазая в рыжем тулупе – другое: чудовище.
Как этим двум, значит, – сдан?
Тот же сыщик (в «Пелль-Мелле» торчал) при подъезде; в подъезд, занырнул с мужиками; опять «они» – тут!
И застукали ботики по этажам; этаж – первый, второй; кто-то сходит, закутанный в шубу.
Душуприй?
– Нет, – чех, но – похожий: сходил квартирант, Иоахим Терпеливиль под собственной, медной дощечкою, где «Иоахим Терпеливиль» стояло; другая: «Л. Л. Тигроватко»; сюда, что ли? А мужичок, прилипающий к локтю:
– С вас…
– А?
– На чаишко бы!
Тупо достал кошелек, чтобы рубль: нет рублей; только – трешница:
– Может, Картойфель? Раз, – выручил; может, – и выручит?
Дверь распахнула: не горничная, унтер шубу сорвал, шапку вырвал; съезжают, – по-видимому; мужики не ушли, а вошли и стояли; зачем-то поставленный ящик; в нем – пакля; и – толстая рядом веревка; и – желтый холстинный мешок, позабытый, как видно; лежит на полу; на него наступил.
Почему так не прибрано? Кушанья припахи.
И Тигроватко не вышла; открылось: знакомое выцветом, серо-прожухлое золото (цвет – леопардовый) мебели, напоминающее неприятный весьма эпизод, здесь начавшийся.
Дочери – нет: нет – профессора!
Вот —
– тинь-тень-тант —
– звуки шпор.
И – в пороге коленкой – о ящик.
– Пора, брат: давно бы так!
– Что – «бы так»?
Шагун, оказавшись среди абажуров, драпри и фарфориков.
Цвет – леопардовый; фон – желто-пепельный: бурые пятна; а посередине ковра – столик, ломберный, перенесенный сюда на короткое время (стоять ему глупо тут); стул: тоже глупо стоять.
И – тинь-тень: бой часов!
Фараон, Рамзес, – под колпаком!
Прямо с пуфика, распространив запах псины, – сплошные очки: спину гнут, стрекоча по бумаге пером; лицо – бабье; бросает не глядя:
– Прошу!
Носом – в стул: глупо туп.
Тишина: слышен где-то проход таракана; из комнаты, – той, из которой – …!
– «Сэ люй, аттансьон!»[137]
Жюли?
Нет: аберрация!
Может быть, трешницу, все-таки, – дать мужичку? Так, – на случай; чаи не вредят: здесь особенно; шалые мысли о взятках; и более, чем даже шалые: трешницы – жаль, коли – шутки… Картойфеля: тойфеля!
Вот и машина: скрежещет под домом; и – внизу увидел: под локтем лежит: как – ему?
Звонок, топоты, шарк мужиков: голос, но —
– не Картойфеля: —
– голос: Велеса.
– Он снова с тобою, мой друг, – в ухо точно: не он, а другой в него вдунул:
– Тащите туда!
И, заохавши, поволокли; видно, ящик.
Велес-Непещевич, —
– подтянутый, точно чиновник Присутствия, официально, не видя толкаясь локтем, —
– шарчит с таким видом, с каким он когда-то в пустом переулке шарчил, Домардэна не видя, не слыша, не зная, как будто Друа-Домардэн уж не воспринимаем для зренья – с портфелем: в соседнюю комнату!
Видно: Друа-Домардэн и Велес-Непещевич – в различных эпохах, не видя друг друга, живут: Домардэн – очертание мумии под колпаком из стекла, фараона, Рамзеса Второго, которого лорд Рододордер увидел в Булакском музее; Велес-Непещевич, – москвич!
Не заметил?
Есть что-то паскудное в том, что ты скинут со счетов: Друа-Домардэн – за Велесом: в портьеру:
– Вадим, экутэ донк![138]
Чиновник в очках ему путь пересек, проюркнувши с бумагами: мимо; и, все же, – за ними: портьеру разбил головой, оказавшись в гранатах, пестримых, как мушкою, в гарях ковров, желто-пепельных, бархатных, точно пылающих дымом; – и здесь: во всем красном: сидит де-Лебрейль, во всем черном, дорожном, сухая, как кобра, змея с желтой сумочкой, с пледом (в ремнях); и Мертетев: в походном пальто; и с такою ж дорожной сумочкой.
– By, Жюли?
– By, Терти?
Оба – не видят, не слышат, не знают: носы опустили в носки; видит – шейная складка Велеса; квадратную спину он выставил, пальцем – в бумагу, которую держит чиновник в очках; Домардэну он знак отстранительный делает:
– Прошу вас выждать.
Друа!
Он едва дотащился до стула; задохся и сел; видно, обухом ошеломленные, соображать не умеют; раз – обух: его отшибивший от мысли о смерти профессора; два – обух: дочь; третий обух профессора – нет в роковую минуту!
Очки – из дверей: в руках – виза.
– Вам виза!
И – обух, четвертый: дают-таки: сертификация, легализация; и – взгляд сквозь пальцы на прошлое; по настоянию Англии лорд Ровоам Абрагам, Рододордер – таки: дело сделали; да: пертурбация всех положений; возможность – куа – длить нить!
И —
– пес на кость, —
– к визе лапой дрожащей: зацапать!
«Очки» же – в пространство пустое, минуя Друа-Домардэна:
– Друа-Домардэн!
– Я… – настаивал.
Но за плечами – знакомый, его самого, – голос;
– Вла: мё вуаля![139]
И минуя «Друа», отведя его руку, чрез голову, – визу пространству пустому: очки отдают.
Повернулся и видел: —
– с цилиндром опущенным, сжатым в руке изогнувшейся, с бронзового бородою, как в отблесках пламени рыжего, мягко просунулся в двери – Друа-Домардэн, – позой, сжатой, как крепким корсетом, он переступил, став в пороге, вперяясь в древнее выцветом серо-прожухлое золото стен.
И чиновник в очках, неся папку с чернильницей мимо Друа-Домардэна, – того, кто без челюсти, без парика, без очков, – к тому, кто – в парике, в челюстях и в очках:
– Распишитесь!