– Ничего!
Вдруг дрожа, – с разволнованным шопотом: Тителев:
– Вы при Леоночке имени этого – не повторяйте… И снова с небрежностью:
– Суть же не в этом!…
В воротах, шагах в тридцати, в перепыхе, и прячась под шляпой с полями, – блеснули очки: без лица; носом – в шарф:
– Извиняюсь…
– Вам что?
– Комнат нет?
Носом мырзает: с холоду.
– Вы объявление читали?… А?… Нет его?… Значит, и комнат…
Спиною к очкам.
– Извините.
– Пожалуйста.
И – нет очков под воротами.
– Суть, повторяю, не в том, что истерик развинченный, схваченный, был не в себе, а суть в том, что его подменили в тюремной больнице, запутавши номер и похоронивши под номером – да-с: сумасшедшего; где-нибудь прячется он!…
И увидя, что брат, Никанор, подставляя лопатки, трясется от плача:
– Придите в себя… Вы не маленький… Я ж отвечаю на пункты, на ваши… Второй пункт: откуда я знаю? Ячейки: в России, на западе: всюду-с!
– Так вы – политический?
– Кто же еще? Ну-с, а дом-с резонансами? Ну, а – чеканка монет: xoxoxо!
Никанор от стыда стал малиновый:
– Вы – так чч-то: вы – не подумайте!
– Я и не думал, а я выяснял, на вас именно, – чисто ль работаем; ну-те, допустим, вы шпик; и, допустим, живете у нас; и, допустим, – не видите, не замечаете… А вы заметили, как Химияклич, в ту ночь ночевал, проезжая из Перми: в Лозанну…
«Толстяк» – Химияклич? «Толстяк» – псевдоним, знаменитейший, – Якова Яклича Химикова, и больного, и старого, все же гремевшего юно статьями. Да кто ж их не знает? Кто их не читал?
А он-то, он-то?
– Простите, меня!
– Мы себя проверяли на вас.
Тут же – с горечью:
– Здравствуйте, – руки разбросил, – фальшивомонетчики: милости просим… – раскланялся, кепку сорвав. – А по-моему, – мы-то и боремся против фальшивых монет всего мира… Пункт пятый: Ивану Иванычу здесь – безопасней всего… – И рукой охватил буераки он: – Организация будет следить… Око зоркое – тоже появится, как эти самые – из подворотни: являлись сейчас… К тому времени мы ликвидируем стуки: уже типография переезжает: выносится шрифт: прокламации, – не ассигнации… Тоже хорош! Впрочем, – к этому времени руки шпионов – оторваны будут; и это все, – трубкой в репейники, – рухнет.
– Что?
– Все.
____________________
– Ставка, армия, – ну-те, – судопроизводство, Россия, Германия, Франция, Англия: все!
Десять пальцев разинулись:
– Мы возьмем власть! – десять пальцев зажалися.
– Ясно?
И кепку надвинувши, руку засунув в карман, Никанора Иваныча – носом на землю с луны он швырнул; и – пошел с перевальцем, обидным таким: под ворота.
Тут щелкнул подъезд: точно мыщерка, —
– черная дамочка – с плоским листом, как у кобры, конечности, а не с полями увенчанной черным пером черной шляпы, закрыв лицо муфточкой —
– вылизнула, —
– как змея, —
– на змеящемся
хвостике, – а не на шлейфе.
– Куда, Леонорочка?
Бледный, как мел, подбородок ее показал – лишь улыбку: безглазую; черным пером черной шляпы боднула, как козочка: преграциозно:
– Не спрашивайте!…
– К офицеру, —
– как эхо, —
– в мозгу Никанора мелькнула откуда-то шалая мысль.
Муж не знает, – куда.
До нее ль?
____________________
Трески трестов о тресты: под панцирем цифр; мир – растрещина фронта, где армии, —
– черни железного шлема, —
– ор мора:
– в рой хлора;
где дождиком бомб бьет в броню поездов бомбомет; и где в стали корсета одета – планета!
Терентий же Тителев, встав с Фелефоковой лысины, перетирая сухие ладошки, все это – в бараний рог выгнет! Как если б из серого неба над серою Сретенкой, ревом моторов и лаем трамваев отвеявши небо, провесилась над дымовою трубою бычиная морда —
– и бзыком, и мыком!
____________________
Не вынесши ассоциации, бросился брат, Никанор, через Двор, за забор; но и тот дом дубовый, и этот дом с розовым колером, угол забора и купол собора, и трубы, и улицы – с окнами, стеклами, с каменной башнею, – вовсе не то, чем молчали, а то, чем вскричали в распухшие уши:
– Мы рушимся, —
– ррррууу: —
– это «Скорая помощь» проехала…
Поздно спасать!
Да и нечего, все – развалилось.
Сестра
Серафима Сергеевна Селеги-Седлинзина бедно жила: и ходила на службу: в лечебницу; ростом – малютка; овальное личико – беленькое, с проступающим еле румянцем: цвет персиков!
Ветер – порывистый, шквалистый, шаткий; калошики, зонтик – пора! И – несется: кой-как, через двор, под воротами, – одолевать серо-карий забор, закричавший под ветром, под палевый домик; ух – рвет! Покраснел кончик носа! Винтяся, с бумажкою свитыши пыли играют, ввиваяся за угол; от трех колов – рвет рогожу под домом, где писарь лентяит в пустом помещении (часть разошлась по Москве, чтоб висеть на подножках трамвая).
Вот крепкий, как крепость, забор: перезубренный; гнется береза в окрапе коричнево-сером: и – зашебуршало, как стая мышей из бумаги; в воротах сидит инвалид, в прыщах красных: Пупричных: глядит в глубину разметенной дорожки, с которой завеялись с красной гирляндой слетающих листьев – и шали, и полы пальто; лица – красно-коричневы (с ветра); юбчонку охватывает вертохват.
Но яснеет, под небо встав, яркий жарч кровель и крыш; из расхлестанных веток является розово-белый подъезд; два окна; вот – под ветви уныривают; но расхлещутся ветви, – и вновь выплывает карниз с подоконным фронтоном; туда Аведик Дереникович Тер-Препопанц поведет, точно стадо баранов, больных интеллектом людей с исключительно нервными лицами, с жестом, в котором – подчеркнутость брошенной позы.
Сюда приходя, волновался; там, за воротами, – точно в водянке оплывшие рожи коптителей Девкиного переулка; здесь – мысль в напряжении; здесь – острота, пылкость, смысл!