– «Пелль-Мелль» —
– метр-д'отель!
С лордом Моббзомон
Шведу, барону Боргстрому, – налево, мадам Эломёлло, – направо: поклоны (лорд Эпикурей и не двинулся); весь черч и вычерч, – он сел; только бронзовый тон бороды нарушал комбинацию «бланнуар-гри», весь – «нуар»; «гри» – штаны; «блан» – крахмалы и щеки, как виза «Пари», и как лозунг: «Война до конца!»
– Сервэ ву[80], – передал он «кавьяр» Долобобке; и впырскал в него бриллиант из волос.
Но скосяся за волосы, все же отметил: нет «этого»; вместо «него» – офицеры, компания: гости к мадам Пэлампэ и к мадам Халаплянц (шемаханского шелка кусок на татарском запястьи):
– Брав гар![81] – шею вытянул, скалясь и белые зубы показывая.
– Ки?[82]
Жицкой, Египсенцев, Стосоцо, Цезассерко, Сердил-лианцев.
– Ду?[83]
Царская Ставка.
Бубвоцкий, Бобестов, Бавлист – едут в Лондон; и все, на него озираяся, шепчутся:
– Ле Домардэн, пюблиссйст, – вероятно.
Тут, галстух оправив, с нарочною громкостью, для офицеров, но к мадемуазель Долобобко, —
– что —
– метрика, сертификация, корреспондентский билет носит в правом кармане он что – тэт-а-тэты; и переменив интонацию поз – про кулет вместе спетый с племянником лорда Хеопс, лордом Моббз; и – с сеньором Мопсини-делль-Артэ: в «Аластере», лондонском баре; смех – вместе; и – вместе: на дебри с сер Перси Леперстли.
Протягивая клок бороды над салфеткой:
«В Ньюкестле (до Бергена были) – с доктёр-эслеттр[84], Поль д'Ареньяк», – и свой локоть высоко подняв, волосинку катал и «за куссск а» разглядывал:
О, мэтр политики, доктёр-эс-леттр д'Ареньяк мадемуазель де-Лебрейль говорил – о нем: точно.
В беседу вмешался профессор Душуприй: Белград.
– Наступательный патриотизм, развиваемый вами, заслуживает порицания.
И – кисти рук, быстро поднятых четким расставом локтей, ущипнули пенсне и взнесли на горбину дерглявого носа Душуприя.
– Сэрт, – он рассклабился.
– Метрика, карточка, корреспондентский билет, – все в порядке; но главное: с милитаризмом боритесь, – напутствовал друг, доктор Нордэн, известнейший публицистический – что? – псевдоним математика, доктора фон Пшор-ра-Доннера из-под Упсалы, который с геометром Рэсселем, с другом своим, отсидевшим тюрьму социал-пассифистом, и с ним, Домардэном! И пальцами – дрр-дрр – за мир!
– Как в Ньюкестле вы – против? В Торнео же – за?
И профессор Душуприй нос ткнул в потолок (и означалась лысина: взлизы за лоб).
– Это – кровь публициста… – старалась мадам Эломёлло.
– Весьма темпераментно, – сухо отрезал профессор Душуприй: и носом – в бифштекс: с потолка.
Видно, перехватил, потому что Боргстром, швед, от шоккинга – в кекс:
И Друа-Домардэн – подавился: бифштексом.
«Пелль-Мелль»-мэтр-д'отель:
– О, моесье Домардэну пассэ[85]: перцу, хрену!
Он задержь заметил в «Пелль-Меллье» отеле? войдет, – и профессор Душуприй, словак, – нос в тарелку; выходит, – а в спину, как блохи, словечки: горело лицо; и хотелось хвататься за губы; как… как… диффамация.
Чья?
Этот – не тот
Из портьеры ударами пяток, защелкавших, точно бичи о паркет, как хронометр, с попыткой бежит головою, – биткою, – к столу, – неприятный субъект, – тот, который еще с парохода показывал, что Домардэна и нет перед ним, что он – воздух; не бросив поклона, – свиную щетину волос опрокинул в тарелку: разжевывать красное мясо, чтобы тонус тупого молчания длить и показывать ухо и мощную шею с надутыми жилами.
Психики нет: никакой!
– Ки эс донк?[86]
– Амплуайэ дю[87], – мадам Эломелло ему, – женераль Булдукофф.
– Жоффр![88]
То «Пелль-Мелль» метр-д'отель, прибежавший на помощь с бутылкой боржома, – с банальнейшим:
– Ж'оффр!
И в удесятеренном усилии что-то понять, что-то выпрямить фейерверк вырыгнул громких блистательных очень острот, вызывавших восторги в Париже, – острот, относившихся явно к желанью ввести в разговор и «его» – к Долобобко!
Но красный квадрат пожирал свое красное мясо: с посапом; он – не отзывался.
Вдруг корпус сломав, – головой, как биткою, – к Стосоцо, поднес он свои – три —
– морщинки.
Болбошил по-аглицки: в гул голосов.
– Сослепецкий…
– Хрустальном…
– Хрустнет…
Друа-Домардэн не расслышал, ломаясь в куверт, чтоб в салфетку разжамканный рот:
– О – тро фор: сэрт…[89] О, о!
Это – хрен с осетриной?
Лакей из-за плеч: углом блюда:
– Десерт…
Три морщинки пошли от стола, волоча за собой два очка, волоча за собой Домардэна – в курительную.
Если лондонский этот – московский, им виданный «тот» – он, объятый жеглом, – силуэт из бумаги, сморш красно-коричневый, черно-лиловый, качаемый – пламенем!
Руку закинув за фалду, другою схватясь за конец бороды, меж Стосоцо и Сердиллианцевым, мимо стола, отражаяся в зеркале, червеобразный, глиссандо, – вырезнул, чтобы – «его», чтоб – «ему», – собираясь упасть, —
– в пасть!
– Пардон, – но мне кажется, что мы… до Бергена… вместе…: Друа-Домардэн, пюблиссист!
– О, бьенсгор!
У Друа-Домардэна так даже платок из рук выпал; угодливо корпус сломав, чтоб платочек поднять, – «этот» подал платочек с подшарком:
– Велес-Непещевич.
И пяткой, как плеткою, – по полу, лопнув в него анекдотом: такая бомбарда!
И пели в соседнем салоне: «Я стражду… Я жажду… Душа истомилась в разлуке» – романс: композитора Глинки.
Я стражду, я жажду
С тех пор зачастил ежедневно Велес-Непещевич к нему: подминать под себя разговор.
Домардэн черно-бронзовою бородою морочил: свои комплименты расслащивал, пятясь.
Велес-Непещевич тащил его в «Бар».
Он – показывал:
– «Жоржинька Вильнев: из Вильны… Смотрите: подмахивает, точно хвостиком: вильна какая: попахивает!