– Ведать не ведаю…
И – помолчали.
– Что «он»?
– Представляет собой замечательный просто феномен.
И – светски:
– Для дела союзников, – бросился корпусом, – вы предоставите комнату – нам?
Тигроватко ж, спиною к нему, надув губы и носом капризно бодаяся в веер:
– Гамэн… Я не знаю, – зачем это комната вам: еще девочку с улицы мне приведете?
Он – тоже гамэном:
– Француженку вам приведу; с темпераментом; пальцы – стальные; веревку на шее затягивать – может.
«Мадам», сделав вид, что она спохватилась, – на Дверь: громким сестринским голосом:
– Милочка, – скоро?
Кикимора
А капитан Пшевжепанский, оскалясь, кричал в телефон:
– Ездуневич?
– Прекрасно, корнет Ездуневич!
– К кому?
– Где, в котором?
– Дом?
– Шесть?
– Табачихинский?
Из коридорчика, точно из ада, явились: мадам Тигроватко с Велесом; пан Ян, не без юмора, бросивши трубку, руками разъехался:
– Ну, – поздравляйте: увижу сейчас знаменитость.
– Какую?
И щелкнула гнутым листом подоконница.
– Самую, – эту: Коробкина.
Жолоб взвизжал.
Непещевич:
– Скажите!
Мадам Тигроватко:
– Пожалуйста!
И отчего-то все трое, – как лопнут от хохота.
Грохнула крыша.
Мадам приложила свой палец к губам и показывала на гостиную, громко воскликнувши:
– Милочка, – так вы готовы?
В гостиной стояла Леоночка с красным распухлым, надувшимся ртом перепудренного синевато-зеленого и лупоглазого личика; так изменила прическа: на взбитых волосиках, напоминающих шерсть завитого барашка, тропической бабочкой встал желтый бант, отчего вся фигурка, – безбокая, с грудкой-дощечкою, в стареньком, черненьком платьице напоминала б кикимору, если б не шаль —
– ткань сквозная, тигриная (бурые полосы
в желтом); —
– она закрывала покатые плечи и талийку, падая и волочася по полу.
Мадам Тигроватко все это швырнула из шкафа, сажая под зеркало; прочее – дело Параши: завивка, прическа; сама лишь раскрасила губы.
____________________
– Ну – едемте… А во сервис…[105]
Тигроватко вошла из передней, ведя Непещевича с гром-
кими вскриками о Ван-дер-Моорене: друг знаменитостей Франции!
Видели в окнах: и гонит, и воет, обхватом качаясь, чтоб взвиться со всем, что ни есть, на земле; и – качаться со всем, что ни есть, на земле; басом охало где-то; и писком под окнами белые пыли бесились; и вдруг – между басом и писком, – страдающий, громкий, грудной, человеческий голос.
Велес-Непещевич ведет их
Проход в первый зал, отделенный ступенью; шатня и туда, и сюда: шаркотали, шарчили, шатели, бежали в уборные…
В далях – жары: разлетались света из-за хмари – янтарными, красными, голубоватыми пятнами; даже не комната, а человечник, где головы, плечи, и груди, и спины, слипаясь, закрыли и стены, и столики.
Стены – цвет моли; такие ж диваны у стен; полосатые, голубоватые шторы в квадратах оранжевых.
Тут же – эстрада, где над головачащими, лающим, пьющим, жующим кишением – фрак капельмейстера, куцего; вовсе немые смычки тарантят; и метаются локти; один ерундан барабана.
Велес-Непещевич, Леоночка и Тигроватко не шли, – перетискивались, растираясь боками чрез хавки и гавки; их мелкой трусцой обогнал беломордый пиджак, подрожав подбородком; все бросилось пятнами.
Кто-то курносый, затянутый в серую пару, показывал гребни лопаток; и рот разрывая, бросал кружку пива в такие же кружки; и кружкою бился о них; и ходулила дылда вдали; и обсасывал кто-то, вцепившись в коричнево-желтую кость, – эту кость; и какой-то художник, наверное, сивая масть, закачавшися на каблуках, стал икать на мадам Тигроватко; и дама в фуляровой шали, с гранатовой брошкой, голила руками; ей в спину – ерзунчик: стаканом вина:
– Ооо!
– Отстаньте.
Пристулил к компании:
– Ну, тилиснем!
Хитронырый пролаз – тилиснул, сделав вид, что фривольничает перед маленьким сдохликом (видно – со средствами): деятель желто-оранжевой прессы, а глазки – грязцой поедали грудиночку дамскую, – лиф «Фигаро»: черный, белковый: рюмочка! Сине-лиловый букетец фиалок в корсаже; и – шурш желто-красных «дэссу» из-под юбки, отделанной кружевом.
Бросилось все это из перезвона ножей, из икания, гавка, раскура.
Забились в пороге второй, пестрой зальцы, где ус тараканий, военно, с цоками шпоры, с «пардон» разделяя толпу, волочил мимо стуло.
Вино подают, а не пиво; и – воздух, и – чистые скатерти.
И уж за пестрой эстрадою вздетая комната, – почти пустая; ковер заглушает шаги; заказ столиков по телефону; и ткань – ярко-тигровая: красно-бурая, с черчем полос черно-бурых; и – черное, вылитое серебро канделябров, серп-чато изогнутых; каменно матовы пепельницы; темно-бурый медведь из угла поднимает поднос на серебряный блеск —
– зильберглас: —
– приготовленный столик лакей обирает, расставив, двуухую форму чистейших крахмальных салфеток.
Сюда Непещевич, ведомый почтительно распорядителем в смокинге из обнищавших князей, – дам ведет; ярко-желтая юбка мадам Тигроватко и тигровая шаль Леоночки тонут в оранжево-желтой портьере: и – в креслах.
Скандал
Мадам Тигроватко становится вдруг своенравным «анфанчиком»; выщипнувши пахитосочку, бисерной струйкой стреляет в какого-то, мимоидущего; штрипки одернув, он сел против них; и – показывал томный носок: цвета «прюн»[106].
И лакей, отмахавши салфеткой, пронес огурец свежесольный.
Леоночка виделась издали злым, перепудренным личиком и ярким бантом, кричавшим с волос; Непещевич склонился над ней:
– Что вы пьете?
– Я…
И – затруднялась сказать.
– Нет же, Леокадй, – научите ее!
Как во сне —
– прочно вылезла гадина; точно во сне: соблеснулись тигриные полосы с колером серо-оранжевых стен; и припомнились ей желто-красные крапы дешевых кретонов, в которых Терентий Титович, «Тира», – ее ожидал: