— Люблю таких веселых людей. И никто не скажет, что вы уже давно женаты.
— Давно — не то слово. Сын уже взрослый. Сам моет шею…
Диктор телевидения сообщил:
— А сейчас посмотрите передачу о сокровищах Эрмитажа.
Поскольку «старка» была уже выпита, все повернулись к телевизору. Минут десять — пятнадцать молчали, смотрели картины. Потом то ли Дина, то ли Лина сказала:
— Люблю сокровища! С детства!
— Э-э! — протянул Кеша. — Если бы их найти! Я на прошлом месяце видел по телевизору, как про одного рассказывали: нашел целый кувшин золотых монет.
— И что же он с ними сделал? Что купил?
— Отдал даром в местный райисполком.
— Вот дурак!
— Может, потанцуем? — предложила Тина. — Кеша в позапрошлое воскресенье специально ездил в Малаховку к одному приятелю переписать что-то необыкновенное — труба и барабан…
— Уже поздно, — сказал Конусов. — Нам, Зиночка, кажется, пора домой.
— И нам с Диной пора, — поддержал Степа.
— Так ты все-таки проспорил? — спросил Степу Кеша. — Твои-то продули? Не так вбрасывали.
Изрядно захмелевший Степа был возбужден:
— И все равно они будут впереди! Не то что твои мазилы! И вообще ты, Кешка, меня не задевай. Хватит издеваться!
…Когда вышли на улицу, Конусов сказал своей жене:
— Ну вот, мы побывали среди живых людей. Как ты хотела. И ни о чем путном эти Беляшевичи даже слова не сказали.
Шедший позади Степа услышал эти слова, попросил Конусовых остановиться.
— Как ты выразился? «Ничего путного»? А что от них путного узнаешь? Ничего! Им телевизор помогает и магнитофон — время тянут. А если все это электричество выключить, пусто у них, как в барабане! И ни одной мысли в голове!
— А зачем же тогда вы, Степа, к ним пришли? — удивился Конусов.
— Зачем? — переспросил Степа. — Он мне три дня назад пульку проиграл. Должен был поставить…
Вздохи на скамейке
Это рассказ о Морковине. Об очень занятом человеке, ответственном работнике исполкома.
И еще в нем действует пожилая женщина — гражданка Ануфрикова, как она представилась Морковину.
Раньше они никогда не встречались. Наверняка не познакомились бы и сейчас, если бы не одно обстоятельство. Уже целый месяц в квартире Ануфриковой идет капитальный ремонт. Вернее, ремонт не идет, а стоит. Положено только начало: разломана печь, ободраны стены и пробито несколько дыр в потолке.
Усердно выполнив эту разрушительную работу, ремонтники исчезли и больше не появляются…
Может, берут Ануфрикову на измор, чтобы приплатила частным образом? Или их перебросили на другой, более спешный объект? Не исключено также, что произошла ошибка: разломать-то разломали, а потом заглянули в бумаги повнимательнее, и оказалось — квартиру эту ремонтировать по плану предусмотрено лишь через три года. Ну конечно, надо подождать. Пока срок подойдет.
Причина в общем неизвестна. Есть только следствие. И оно особенно ощутимо во время дождя…
Несколько раз приходила Ануфрикова на прием к Морковину, но проникнуть в его кабинет никак не могла. Пыталась решить вопрос с сотрудниками пониже рангом, но они отвечали:
— Ваше дело в компетенции товарища Морковина. Ануфрикова снова в приемной. И опять секретарь говорит:
— Вряд ли, бабуся, сегодня что-нибудь у вас состоится. Приходите послезавтра.
— Нет, — заявляет посетительница, — Буду сидеть, пока не дождусь. Я на всякий случай даже обед сухим пайком прихватила.
И вот встреча произошла. Получилось это случайно. Прервав свои занятия, Морковин вышел во внутренний дворик подышать кислородом. Секретарь кивнула Ануфриковой: вот, мол, он, не теряйся, бабуся.
Бабуся не растерялась и через минуту сидела рядом с ним на скамеечке.
— Товарищ Морковин? — спрашивает посетительница.
— Э! — неопределенно отвечает он, глядя в сторону.
— Товарищ Морковин, распорядитесь… Целый месяц ремонтируют…
— Д-э-э… — протягивает Морковин.
— Что, что вы сказали?
Морковин поворачивается к ней, и она видит его лицо: бледное и кислое-кислое, как у человека, страдающего изжогой.
— А я разве с вами разговаривал? Это я с собой. Не видите — отдыхаю.
— Два слова.
— Слушайте, гражданка, я вышел на пять минут. Запарился. Понимаете!
— Вы войдите в мое положение.
— И вы войдите.
— А какое у вас оно, положение?
Морковин горько усмехается:
— Вы вот приходите, ругаетесь… А я ведь один…
— Ну и что?