Казалось, что прошла вечность. Я обошёл стоянку, несколько раз натыкаясь на соплеменников. Они даже не пытались проснуться, да и как? Тела меж тем жаждали только одного: жрать. И пока поймавшие оленя остановились, чтобы напиться кровью добычи, я потянулся к душе Хасавако.
Рука прошла сквозь оболочку, душа никак не отреагировала. В отчаянии я рискнул её вытянуть… но она застряла. Толчки тоже ничего не дали, и я в смятении отступил. Оставалась только надежда на новый бубен. Но как мне найти подходящее дерево? Лес вокруг был безжизнен, и духи сейчас помочь не могли. Приходилось искать вслепую.
Когда я возвращался к фургону, вампиры тоже потянулись в жилища. Они укладывались на лежанки и застывали подобно мертвецам. Войдя в один чум и попытавшись снова что-нибудь сделать с душами, я, не преуспев, в тоске вернулся в своё тело.
***
Потекли долгие, томительные дни. Я притащил в фургон печь, лежанку, свои вещи. Не сразу, но заметил, что дичь в лесу появляется новая, и в одно из путешествий во сне мне даже посчастливилось обнаружить, что происходит. Животные проникали на стоянку извне, через непрошибаемую стену видимости гор. Погнав одного зайчишку обратно, я понял до противного страшное: зверёк не мог вернуться наружу.
Войти сюда мог кто угодно, но он бы уже не выбрался.
Дерево для бубна я всё-таки отыскал. Ориентировался по материалу для старого инструмента, и срубил то, которое казалось подходящим. Пока отмокала кожа, я мог изучить, во что превратился мой мир. Мишку мои потуги что-то изменить не трогали: он был уверен, что ничего не получится. Зверь так же, как и я, рыскал по стоянке, попытался даже перемахнуть через горы – но и в этом не преуспел.
Как выяснилось, защиту мне давал не костюм, а изменившаяся оболочка. Смуглая кожа, золотые волосы и радужки, сменившие цвет на карий. Так что я мог спокойно убрать костюм для камлания до лучших времён.
Надежды на бубен разбились в прах, когда у меня не получилось разбудить соплеменников. Потрясение было слишком велико, и меня едва не укусили, когда я замешкался. Я не оставил попыток, пробовал разные методы, а потом… просто смирился. Помощники говорили: теперь душам один путь, в мир мёртвых. Но их держало божество, с которым я не мог справиться. Сила тадебея именно в умении общаться с духами, и только духи были способны атаковать или помогать в лечении. Мишку забавляло моё отчаяние, и я решил просто не давать ему повода. В конце концов, что такое заточение? Тюрьма. Шуты заключённым не положены.
Обнадёживало одно: на стоянку мог забрести кто-нибудь из тех, кто владеет силой - маг. Но время шло, и к нам в заточение забегали только животные, которые попадали на обед вампирам и мне. Мишка день ото дня становился всё мрачнее: я твёрдо решил не поддаваться на провокации и молчать. Пожалуй, это послужило отличной тренировкой воли, и я думал, что скоро совсем успокоюсь и не буду ничего чувствовать. А последнего очень хотелось: я едва не выл от одиночества. Жить в постоянном отчаянии, грызть себя, что не смог никого спасти – это было ужасно.
И Мишке в конце концов удалось расшатать мои нервы. Просто в один из дней он пропал.
Поначалу я даже обрадовался, когда не услышал его голоса с утра. День прошёл тихо; я погрузился в оставленные исследователем книги. Они здорово помогали скоротать время и давали представление о мире за тундрой. Потом был второй день, третий... Книги кончились, и я внезапно осознал, что уже давно сижу один на стоянке, в компании вампиров. И вот тогда я понял, что такое настоящее одиночество. Я по нему соскучился! Божество было хоть какой-то компанией, теперь я остался один. И ведь особенно страшным было не это.
«Он нашёл выход? Невозможно! – Я помотал головой, отгоняя подобную мысль. – Но его нигде нет… надо выяснить».
Я обошёл стоянку через сон, потом физически. Но нигде не чувствовалось даже отголоска. Он мог спрятаться, но с каждым днём я утрачивал надежду на это. Он бог – а значит, смог бы даже вырваться на волю. Вот и всё, мои усилия были бесполезны.
Стоял тихий вечер. Чтобы хоть чем-то заняться, я начал резать из остатков дерева новую плошку, а мысли о таинственном исчезновении Мишки всё не отпускали. Меня ощутимо трясло; я старался это подавить, сосредоточившись на том, чтобы вышла ровная резьба.
«Он не мог вырваться, - убеждал я себя. – Прячется, хочет нервы потрепать. Да пусть делает, что хочет! Я всё равно не знаю, как открыть этот мир! На что он вообще надеется? Снова повеселиться, глядя на отчаяние человека?».