— Так, и чего ты хочешь? — оживилась бывшая коллега.
— Мне нужно, чтобы ты завтра посидела до обеда в магазине.
Пауза подсказала, что Аделия задумалась. Следующая реплика показала глубину её размышлений: она лодырь, но не дура.
— А если Регина узнает?
— Я ей с утра позвоню. Скажу, что покупателей мало. Она не приедет и про тебя не узнает. — «В конце концов, дальше дома с магазином мы не уйдём», — вздохнула я.
— А шаль в самом деле такая раритетная? — подозрительно спросила Аделия.
— В самом.
— Во сколько приезжать?
Закончив разговор, я показала брату, вопросительно взглянувшему в зеркальце, большой палец. Он кивнул и отвернулся. А я как-то непроизвольно погладила по жёстким седым волосам нашего найдёныша.
Сдаётся мне, что девочка — тоже ребёнок Лены. Дочка. Наверное, гиены похитили целую семью… Завтра утром мы передадим «индейцам»-миротворцам Лену и девочку, а потом расскажем о пьяном пацане. И — умоем руки: свой долг выполнили — спасли тех, кого сумели… Любопытно, а кто тот — небритый? Как и давно ли нашли его «индейцы»? Или он сам от удивления подошёл к ним и спросил, кто они такие?.. Но Лена сказала — Зрячие. И сказала так, словно она давно о них знает. Значит, есть в нашем мире люди, которые чуть ли не издревле общаются с «индейцами» и гиенами? Фу… В такие дебри залезла, не зная конкретики, не опираясь на факты…
В будние дни родители в это вечернее время обычно смотрят детектив по телевизору. Так что нам должно повезти: мы спокойно пронесём девочку в мою комнату, уложим её на моё кресло-кровать и даже наверняка сумеем не разбудить Лену.
Но всё пошло не так.
Приехали затемно, Семён помог вынуть из машины девочку, так и не пришедшую в себя, и даже предложил донести её до квартиры. Димыч отказался. Он отдохнул в машине и теперь готов был свернуть горы. Правда, я заметила, что лицо брата выглядело осунувшимся: столько впечатлений, столько работы за единственный день!..
Когда я открыла Димке с его ношей подъездную дверь, машина Семёна мягко уплыла в темноту, осветив на прощание дорогу перед домом.
Только добрались до квартиры, только открыли дверь — картина маслом: мама стоит у приоткрытой двери в мою комнату. На стук входной обернулась, ахнула тихонько и поспешила навстречу, не забыв закрыть дверь в комнату.
— Дети, что случилось? — испуганно глядя на девочку, которую держал Димыч, спросила она шёпотом, оглядываясь на коридор — видимо, боялась, что папа услышит.
— Мама, она переночует у нас до завтра, ладно? — обречённо спросила я. Мама, конечно, не откажет в помощи, но я очень не хотела, чтобы она видела найдёныша вдобавок к Лене. Не хотела, чтобы она беспокоилась. — Девочке пришлось сбежать, как и Лене, но они обе и правда у нас только до завтра.
Мама прижала ладони ко рту и всё же повернулась, чтобы открыть дверь моей комнаты.
И Димка первым догадался спросить:
— Мам, а ты-то чего испугалась?
— Эта ваша Лена… — Мама глубоко вздохнула и покачала головой. — Никогда такого не видела! Никогда… И ещё… Она здоровая ли? Не болеет?
— Истощена! — решительно сказала я. — Мам, я сейчас девочку уложу, а потом выйду, и ты мне всё расскажешь, ладно?
— А с девочкой что? Может, врача вызвать?
Вот тут я совсем растерялась. И сама об этом думала по дороге… Но как вызвать к найдёнышу врача скорой, если нет ни документов, ничего, что бы указывало на её личность? А вдруг девочка ещё и анатомического строения другого? И запоздало пожалела, что не вызвала скорую там, на месте пожара. Врачи бы осмотрели девочку, а мы бы сказали, что она шапочно нам знакомая, что мы сами её домой отправим… Эх… Кулаками после драки не машут. Поэтому я сердито из-за собственной недогадливости сказала:
— Она просто устала очень. Ей покой нужен, мам.
Димка шагнул в комнату, в которой горела настольная лампа с ненавязчивым, уютно домашним светом, и я поняла, почему мама испугалась.
Брату было некогда приглядываться. Он выполнял то, о чём мы договорились по дороге: положил девочку в разложенное кресло, сразу натянул на неё лёгкое одеяло и только после этого выпрямившись, осмотрелся. Оторопел, как и я.
Как всякий любитель вязания, я хомяк. Это значит, что у меня не только шкафы ломятся от пряжи, скупленной при распродаже, но и по всей комнате есть свои заначки. Когда в «моём» магазине оставался один или два мотка от отдельного привоза, их уценяли и выбрасывали в специальную коробку при кассе. Покупатели с удовольствием брали такие на шапочки или на шарфы, а то и для совсем маленьких детей. Когда случалось уценить два одинаковых мотка, я скрупулёзно изучала их, прикидывая, на что они могут подойти. И, если пряжа мне очень нравилась (а нравилась мне пряжа именно в два мотка, к которым потом ещё один докупить можно), я покупала уценку себе и складывала пряжу в большую корзину, с которой папа осенью ходил по грибы.