Так и Скептический Ёжик, сам того не заметив, оказался на дне глубоченной ямы, откуда он изредка вылазил, чтобы взять билет на самолёт и посетить своего старого друга.
Плюшевый Медведь, наоборот, науку презирал, считал её современным проявлением средневекового шарлатанства, и даже когда учёным в старых пыльных книжках вдруг удавалось его в чём-нибудь убедить, уже наутро Плюшевый Медведь начинал сомневаться, а к вечеру возвращался к своей любимой песенке:
Плюшевого Медведя несколько раз пытались призвать к порядку, но он не унимался, проповедуя свою возмутительную мракобесную позицию вдоль и поперёк. Особенно учёный мир задела его частушка:
Скептический Ёжик всё-таки пытался Плюшевого Медведя урезонить. «Ну, не все учёные – идиоты», – говорил он. Но Плюшевый Медведь урезониваться не хотел. Он входил в состояние лёгкого помешательства всякий раз, когда ему противоречили в этом вопросе, закрывал медвежьи ушки лапами и начинал громко, нараспев декламировать:
– И за что ты так не любишь учёных? – спросил как-то Плюшевого Медведя его учёный друг. – Может быть, ты просто нам завидуешь? Ну хорошо, моя наука не производит электрические лампочки и не пастеризует огурцы. Но другие науки производят множество полезных вещей! Этого ты не будешь отрицать?
Скептический Ёжик посмотрел на Плюшевого Медведя скептически и стал дожидаться ответа. Ответ не заставил себя долго ждать.
– А я не против прикладной науки. Если её можно к чему-то приложить – то она полезная. Но вот вы, теоретики, вечно разведёте фантазии и веками водите всех за нос. При этом очень гордитесь своей исключительностью. Высшая каста – кровь с молоком… вишенка на торте, родинка на щёчке человечества. Хотите, я вам скажу, где именно находится та родинка, которой вы все являетесь? – выдал дружескую тираду Плюшевый Медведь и расхохотался так заразительно, как только он умел расхохатываться.
– Так что же, старик, по-твоему, не нужно никакой фундаментальной науки? Историю не нужно изучать?.. – растерянно вопросил Скептический Ёжик. – Я думал, что я – скептик, но, столкнувшись с твоей позицией, не знаю куда и деваться! Это просто какой-то гиперскептицизм!
– Ну, почему же не нужно? Ты мне напоминаешь старую пьяную кухарку, которая сожгла пирог до углей, а когда хозяйка отказалась его есть, та обиженно заявила: мол, если не желали пирога, так бы и сказали, я б его и не пекла… – ещё пуще прежнего расхохотался Плюшевый Медведь. – Слишком много среди вашего учёного брата ничтожеств, которые прикрываются своими степенями только затем, чтобы скрыть своё собственное ничтожество. Ей-богу, раньше хоть за графскими титулами гонялись – и то лучше было. Стал графом – сидишь у себя в графстве и помалкиваешь… Есть, конечно, приятные личности, одарённые люди. Но они тонут в бездне идиотов и серых карьеристов.
– Ну, мяу-мяу, банальности вещаете, уважаемый медведь. Побойтесь Бога, ваша плюшевость, мяу, – Скептический Ёжик хотя и не был кошкой, но любил мяукать, когда необходимо было сказать что-нибудь не очень приятное собеседнику.
– Снова отвечу: своими обвинениями в банальности ты мне напоминаешь насильника-убийцу, который с разочарованным вздохом затыкает рот своей орущей «спасите-помогите!» жертве, приговаривая: «Не то, не то говорите… банально это…» Обвинения в банальности не снимает остроты вопроса, – отчеканил Плюшевый Медведь, а потом подумал и сказал уже серьёзно: – Знаешь, почему человечество до сих пор сидит в дерьме?
– Так-так, позвольте полюбопытствовать…
– Да потому, что на одного дельного человека приходится 100 недельных, а то и вовсе идиотов. И они, эти покорители высот тупоумия, испоганят, истопчут и разнесут по ветру всё, что сделает или даже просто задумает этот один дельный человек. И не потому, что они отродясь болеют идиотизмом. Просто как-то не сложилось, не научились в детстве думать, а потом уж поздно было… да и неохота, – поведал свою теорию Плюшевый Медведь.
– Ну, с этим я не спорю, – согласился Скептический Ёжик, – просто ты должен понять, что наука – это такая же работа, ну, как работа слесаря или столяра… Ну, хорошо, хорошо… Как работа милиционера. Мы поставлены на страже ваших мозгов, чтобы вам не нужно было слишком напрягаться.
– И, как продажные менты, вы снимаете с нас дань из фондов нашего уважения к вашим беспросветным глупостям?.. Эх, учудить бы вам ревизию со взломом! – разгорячился Плюшевый Медведь. – Прошерстить, сколько вы денег и талантов угробили. Где средство от рака? А? Где разгадка бессмертия? Где ответ на вопрос, есть Бог или нет, для тех, кому это ещё неясно? Где всемирное счастье?
– Ну, это не только наша задача… И подчас эти задачи невыполнимы! Мы ведь всего лишь ёжики! – заотнекивался Скептический Ёжик.
– Мошенники вы, а не ёжики. Ведь всё это вы нам обещали для того, чтобы мы сидели, развесив уши, пока вы нам великомудро заявите, что как вы ничего не знали, так, в общем, и не знаете, только незнание ваше значительно углубилось, – не унимался Медведь.
– Ну, это, скорее, не к нам, историкам, – с надеждой стал увиливать Скептический Ёжик.
– Я по дружбе, исключительно из жалости к твоим уже седым иголкам промолчу, что я думаю об историках, – ласково прошептал Плюшевый Медведь, и Скептический Ёжик был ему за это действительно благодарен, как другу!
Маськин слушал-слушал друзей, а потом и сказал, как бы подводя итог:
– А вот и Миша Монтень, когда приезжал к нам последний раз, за чаем говорил, что мы опираемся на чужие руки с такой силой, что в конце концов обессилеваем. Хотим побороть страх смерти —делаем это за счёт Сенеки, стремимся утешиться сами или утешить других – черпаем из Цицерона, а между тем могли бы обратиться за этим к самим себе, если бы нас надлежащим образом воспитали и научили думать! Нет, не любим мы этого весьма относительного богатства, собранного с миру по нитке. Если можно быть учёным чужой учёностью, то мудрыми мы можем быть лишь собственной мудростью. Если учение не вызывает в нашей душе никаких изменений к лучшему, если наши суждения с его помощью не становятся более здравыми, то мы с таким же успехом могли бы вместо занятий науками играть в мяч. Но взгляните: вот наш школяр возвращается после многих лет занятий. Найдётся ли ещё кто-нибудь, столь же неприспособленный к практической деятельности? Наши учёные учителя, те, которые обещают быть всех полезнее человечеству, на деле же, среди всех прочих людей, – единственные, которые не только не совершенствуют отданные им в обработку души и умы, как делает, например каменщик или плотник, с предметами своего труда, а напротив, портят их, и при этом требуют, чтобы им за это платили. Мы называем таких учёных, которых наука как бы оглушила, стукнув по черепу, «окниженные». И действительно, чаще всего они кажутся нам пришибленными, лишёнными даже самого обыкновенного здравого смысла. Возьмите крестьянина или сапожника: вы видите, что они просто и не мудрствуя лукаво живут помаленьку, говоря только о тех вещах, которые им в точности известны, а наши учёные мужи, стремясь возвыситься над остальными и щегольнуть своими знаниями, на самом деле крайне поверхностными и чаще всего ошибочными, всё время спотыкаются на своём жизненном пути и попадают впросак! Кто присмотрится повнимательнее к этой породе людей, надо сказать, довольно распространённой, тот найдёт, что чаще всего они не способны понять ни самих себя, ни других, и что, хотя память их забита всякой всячиной, в голове у них совершенная пустота. Тому, кто не постиг науки добра, всякая иная наука приносит лишь вред.[28]
28
Раскавыченная и перефразированная цитата из: