И все-таки, пускаясь в путь-дорогу,
Они невольно чуяли тревогу.
Но ветер странствий окрыляет нас,
И пели песню путники подчас.
Себя они подбадривали словом:
«В краю чужом легко прослыть Хосровом.
И может стать иной бедняк царем.
А пешка шахом или же ферзем!»
Их в полдень солнце жгло, а ночью поздней
Стремленье к цели их вело по звездам.
И хоть дорога тяжкою была,
Она им не казалась тяжела.
Сладка и горечь из желанных уст,
И розой видится колючий куст.
О, как нам лгут, как манят нас желанья,
Хоть из-за них и ждут нас испытанья.
За тяжкий груз, зовущийся любовью,
Влюбленный платит собственною кровью.
По наковальне бьет кузнец умелый.
Весь черный, чтоб коснуться ручки белой.
Не спит торговец сутки напролет,
Торгуя ради той, кого он ждет.
Купец и море бороздит и сушу —
Все ради той, кому он отдал душу.
И плотник трудится во имя той,
Чьей он пленен великой красотой...
Идущим к другу золотом казалось
То, что потом Медяшкой оказалось.
Они по мере приближенья к цели
И танцевали радостней и пели,
Они и пыли вопреки и зною
Как колесо кружились водяное.
Завидуя и птицам, что вдали
Неслись быстрей, чем горожане шли.
Из тех краев летевший ветерок
Уставшим возвратить им силы мог.
И всех они прохожих целовали,
Что, может статься, друга их встречали:
«Видали вы его в краю далеком
И сами как бы стали нашим оком».
Покуда путники достигли цели,
Они припасы все, конечно, съели.
Но к ним не вышел деревенский друг,
Ему их встретить было недосуг.
Он от пришельцев спрятался заране,
Хоть так не поступают мусульмане.
И путники усталые с трудом
Все ж, расспросив, нашли искомый дом.
Но были крепко заперты ворота,
Чтоб не проникнул посторонний кто-то.
Приезжие у запертых дверей
Сидели долгих пять ночей и дней.
Пришлось ходже изведать вероломство
Того, с кем столько лет водил знакомство.
Что делать? Если в яму угодил,
Не трать на ругань понапрасну сил.
Ходжа семью в обратный путь не вел
Не потому, что был упрям и зол,—
Ведь для того чтоб в путь пуститься снова,
Не оставалось ничего съестного.
Случается порой, что даже лев
Ест падаль, с голодухи ослабев.
Ходжа, селянина увидев все же,
Промолвил: «Так вести себя негоже.
Хоть и беспамятный ты человек,
Припомни все ж, я — друг твой имярек».
Селянин отвечал: «Весьма возможно,
Свое прозванье ты назвал не ложно,
Хоть зваться именем таким и честь,
Но я откуда знаю, кто ты есть?
Мне о себе-то ведомо немного:
Мой занят ум лишь прославленьем бога».
Но горожанин вновь воззвал к нему:
«Я тот ходжа, в чьем ты живал дому.
Я — старый друг, тебе служивший верно,
В чьем доме плов ты пожирал усердно!
Ужели ты не ведаешь стыда
Пред тем, чью доброту вкушал всегда?..
О нашей долгой дружбе знают люди.
За вероломство бог тебя осудит!»
Селянин отвечал: «О человек,
Досель тебя к не встречал вовек.
Ты мне не докучай печалью многой
И прочь скорей ступай своей дорогой,
Я не могу тебе ничем помочь!»
Обильный дождь пролился в ту же мочь.
И горожанин, вымокший до нитки,
В дом постучал опять кольцом калитки.
Не открывал селянин долго дверь,
Ходжа сказал: «Я все забыл, поверь,
Хоть за пять дней пришлось мне испытать
Обид, что мне хватило б лет на пять.