Многие братства и общины считали главной своей заповедью полный отказ от каких-либо контактов с властями. Подавляющее большинство народных восстаний, происходивших в Малой Азии, Иране, Мавераннахре в XII—XIV вв., возглавлялось суфиями. Что же касается мистического движения в Румском султанате (и — шире — в Малой Азии) в эпоху, когда там жил и творил Джалаладдин, то мы имеем полное основание утверждать, что, опираясь на поддержку широких городских слоев (а городов в регионе было много, и они обладали ощутимым влиянием) и имея тесные контакты и саязи с тайными профессиональными объединениями ремесленников (футувва), суфизм выступал там как весьма влиятельное религиозно-философское движение с явными антифеодальными настроениями. Словом, до XVI в. вряд ли исторически оправданно считать суфизм реакционным социальным течением. Несмотря на ряд антисоциальных, по существу, положений (уход от мира, упование на бога, довольство малым, возведенные в абсолют, естественно, становились антисоциальными), суфизм долго сохранял свой оппозиционный характер, хотя порой и приобретал консервативные черты.
Но вернемся к Руми. Идеи и взгляды Шамсаддина упали на благодатную почву. Горячая и искренняя 'привязанность Джалаладдина к дервишу не позволяла ему разлучаться с последним. Джалаладдин забросил занятия в медресе, учеников, редко виделся с домочадцами. Это вызвало недовольство: сначала тихий ропот, а затем все более явственные угрозы по адресу Шамсаддина, закончившиеся неудачным покушением на его жизнь. Понимая, что ученики на этом не остановятся, Шамсаддин 11 марта 1246 г. тайно покинул Конью и бежал в Дамаск. Расстроенный Джалаладдин бросился на розыски и, узнав, что Шамсаддии в Дамаске, отправил за ним сына Султан-Веледа, единственного, кому он доверял, со страстной стихотворной мольбой вернуться. Шамс и Велед пешком возвращаются в Конью, Ученики встретили Шамса враждебно — угрозы физической расправы возобновились. Сам же Джалаладдин был на седьмом небе от счастья, так и светился радостью. Но недруги Шамсаддина не дремали, и однажды он исчез — теперь уже навсегда. Это произошло в середине 1247 г. Источники сохранили несколько версий, объясняющих его исчезновение, в том числе и такую: он был заколот кинжалом по наущению (или при личном участии) младшего сына Джалаладдина — Алааддина; тело дервиша, брошенное в колодец, обнаружил Султан-Велед и предал его земле на конийском кладбище. Происшедшее скрыли от Джалаладдина. Он впал в полное отчаяние и, надеясь отыскать Шамса, дважды ездил в Дамаск. Мы знаем о переживаниях поэта со слов его сына Султан-Веледа, который трогательно и проникновенно описывает их в поэме «Велад-наме».
Отчаяние и ужас Джалаладдина, осознавшего, что он навеки потерял друга, были столь глубоки, что домашние всерьез боялись за его рассудок. Джалаладдин не сошел с ума, но и не вернулся к прежнему. Он стал поэтом. Подлинным поэтом, пережившим боль утраты и разлуку с другом и осознавшим свою трагедию. Джалаладдин Руми, видимо, и до встречи с Шамсаддином Табризи пробовал спои силы в поэзии. Но именно дружба с Шамсом, а затем исчезновение друга, столь его потрясшее, высвободили дремавший гений. Руми тонко и обостренно воспринимал окружающее благодаря природной экзальтированности. Он стал слагать образные и красочные стихи, полные мистической символики, но проникнутые и искренним человеческим чувством. Большая часть этих стихотворений, вошедших в его «Диван», «подписана» именем Шамс: этим поэт хотел показать, что Шамс не исчез бесследно, он лишь сокрыт, живет в его душе, говорит его языком.
Неотъемлемой чертой таланта Джалаладдина была его музыкальная одаренность и необыкновенное чувство ритма. Особую склонность он проявлял к свирели, которой посвятил проникновенные строки в прологе к поэме. После исчезновения Шамса Джалаладдин все чаще устраивает общие собрания и совместные молитвы основанного и организованного, но никогда не возглавлявшегося им суфийского братства, где под музыку распевали его стихи-газели, написанные специально для этого ритуала либо навеянные атмосферой последнего. Таких стихов очень много. Впоследствии Джалаладдин ввел в этот ритуал танцы, символизировавшие для него поиски исчезнувшего Шамса, надежду на встречу с ним и крушение этих надежд. Подобные радения получили название сама *. В повседневную практику суфийских общин они вошли задолго до того, как Руми использовал сама * в своем братстве. Суфии понимали силу эмоционального воздействия музыки, ее влияние на настроения и чувства людей. Но Джалаладдин первым ввел музыку и танец в ритуал общих собраний дервишей Коньи и первым же применил ее в медресе. Отметим, что почти все поэтическое наследие Руми представляет собой результат переполнявших его экстатических чувств, возникавших в процессе радений под музыку.