На первый взгляд это трехэтапная система «пути», принятая у суфиев, но более всего предложенная схема напоминает триаду эллинистического философа-идеалиста Плотина — всеобщая Душа, всеобщий Разум, Единосущный. Таким образом, в «Маснави» наблюдается наличие трех взаимосвязанных и переплетающихся структур: мистической, общемусульманской, основанной на Коране, и художественно-иллюстративной, представленной множеством широко распространенных на Востоке притч, анекдотов и историй, которые несут основную нагрузку при объяснении понятийного аппарата Джалаладдина Руми.
Как известно, творение Руми получило исключительную популярность. И дело не только в том, что он создал емкое «руководство», в котором: обосновал теорию и практику мистицизма, но и в том, что он мастерски изложил весьма сложные философские концепции простым, изящным и доходчивым языком. Поэтическое мышление Руми неповторимо, он истинно великий поэт. В языке его поэзии нет нарочитых украшений, нет надуманных и искусственных стилистических красот и тропов, нет той этикетности языка, которая столь обычна для большинства средневековых поэтов Востока,— он свеж и ясен. Однако творческий процесс создания «Маснави» не был ровным, он шел скачкообразно, Джалаладдин сам неоднократно указывает на это обстоятельство. То он, не зная усталости, денно и нощно, запоем диктовал стихи Хусамаддину, то наступал эмоциональный спад, периоды вдохновения сменялись глубокой меланхолией, и он подолгу не возвращался к своему детищу. Он жалуется на муки, которые вызывают у него мысли о том, «как соблюсти рифму или построить, стих». «Слово — враг мой, оно не подчиняется мне»,— восклицает он. Строгие знатоки стиля, пуристы, конечно, замечали в ряде мест его поэмы несовершенство рифмы и размера, погрешности в стихотворной технике, разговорные стяжения, неточные или несовершенные грамматические обороты и т. п. Но все это с лихвой покрывалось общим поэтическим настроением его «Маснави», в котором он видел средство для «пробуждения душ», рупор для своих идей и взглядов.
Творение Джалаладдина Руми по приму считается вершиной суфийской поэзии, непревзойденным и совершенным образцом ее дидактического жанра. Эта поэма — подлинная энциклопедия мусульманского мистицизма. Ее читали, затверживали наизусть и по ней учились на всем Ближнем и Среднем Востоке, но особую популярность она снискала себе в Иране, Северной Индии, Пакистане и Турции. В Турции, например, вплоть до начала XX в. «Маснави» читали и толковали для широкой аудитории в специально построенных для этой цели зданиях. На окраине мусульманского мира, в Восточном Туркестане, дервиши братства «Накшбанди-ходжаган-н актаглик» считали обязательным знать наизусть не менее семисот бейтов поэмы.
Но «Маснави» не только энциклопедия суфизма и источник мистических идей, из которого утоляли жажду многие поколения суфиев. В своих сочных и ярких притчах автор широкими мазками нарисовал красочное полотно жизни современного ему общества, в основном городского. Подавляющее большинство героев его рассказов, из которых и соткана художественная ткань поэмы, на удивление реалистичны, обстоятельства, в которых они действуют, как будто взяты из повседневной жизни. Таковы, например, притчи о садовнике и воре, о четырех индусах, о четырех путниках и винограде, О суждениях о слоне, о воре и факихе, о попугае, пролившем масло, о казвинце, желавшем сделать себе татуировку, и т. д. Прозрачные аллегории притч животного цикла, естественно, были общедоступными в средневековом обществе. Все ясно понимали, какие социальные круги скрываются за личиной льва или волка, осла или лисицы, зайца или слона. Конечно, «Маснави», формально создававшееся для суфиев, адресовано было всему обществу султаната, а не какому-то одному социальному слою, но ведь суфии «рекрутировались» практически из всех классов, Одни воспринимали поэму как пиршество для эстетов-гурманов, любителей мистических сюжетов. Других привлекали занимательность и динамичность повествования, калейдоскоп стремительно сменяющих друг друга сцен и ситуаций. Третьи наслаждались образностью и живостью языка, обилием разговорных оборотов, что в то время было, несомненно, новшеством в поэзии, россыпью народного юмора, афоризмов и поговорок.