– Да, да мы подождем вашего приезда. Адрес, надеюсь, знаете? – то были последние слова, вычлененные моим органом слуха из телефонного разговора майора.
Я почему-то машинально потянулся ко внутреннему карману куртки, где была спрятана рукопись новой книги. Я так и не успел за остаток ночи ничего почитать: мы с Олежеком бездарно "кимарили", застывая в самых неудобных позах. Слов нет, "обезьянник" – не лучшее место для сна и редакторской работы.
Колесников поймал мой взгляд и улыбнулся, протянул руку к папке, лежащей у него на столе и произнес "вещее слово":
– Александр Георгиевич, ваша рукопись у меня, не беспокойтесь, я верну ее вам. Кстати, именно благодаря этой рукописи и тому, естественно, что она попалась на глаза разумному человеку – "нашему человеку" многозначительно добавил майор – вы и провели относительно спокойно остаток ночи, а теперь сидите у меня в кабинете…
Я насторожился и послал Колесникову непонимающе-любопытствующий взгляд. Майор все понял и дал некоторые пояснения:
– Сержант – старший по смене в эту ночь… Да вы его видели только что…
Я не дал майору закончить фразу, мое внимание тоже привлек этот парень с умным русским лицом:
– Я обратил внимание на его просветленный взгляд, такие глаза могут принадлежать только умному и порядочному человеку. – пояснил я свою мысль.
– Вот, вот,.. – включился снова в разговор Колесников, сержант и у вас, и у вашего друга тоже зафиксировал "разумный взгляд", только сильно помутненный алкоголем. Потому он повнимательнее всмотрелся в рукопись, изъятую при задержании.
"Задержание"? – на меня надвинулась "детективщина"… Это же интересно! Вот она невольная "интрига", ради такого приключения можно и пострадать: меня с Олежеком, оказывается, "задержали до выяснения обстоятельств"…
Я взглянул на Верещагина – он был просто "никакой"! Переживания ночи, проведенной в совершенно некомфортных условиях – за решеткой! в незнакомом доме! в очаге насилия! – делали Олега излишне флегматичным и несговорчивым. А пары еще не выветрившегося алкоголя возбуждали раздражительность и общее недовольство жизнью, к международному положению страны тоже выявлялась масса претензий… Короче говоря, мой друг не был настроен на "душевную беседу"…
Я перевел взгляд на Колесникова, подыскивая вариант светского обращения к приятному собеседнику.
– Может быть, вам удобнее будет называть меня по имени, отчеству – Павел Олегович? – пришел он ко мне на помощь.
Я ухватился за эту "ниточку", способную заштопать огромный изъян доброжелательности, всегда ощущающийся при контактах с "родной милицией".
– Павел Олегович, поясните откровенно: что все же стряслось с нами. Просто какая-то напасть!.. Облава!.. Волюнтаризм!.. Тоталитаризм!.. И прочие, прочие гадости…
Хозяин кабинета рассмеялся и направился к маленькому столику в дальнем углу: на нем стоял вполне современный электрочайник, сахарница, изящные чашки с блюдечками, вазочка с печеньем. Вода быстро закипела, к этому времени и уголочек рабочего стола был сервирован на скорую руку для чаепития. Олежек почуял звон стекла и встрепенулся, но когда ему предложили только чашечку чая с печеньем, несколько погрустнел. Нет спору, Олежеку требовался более серьезный вариант "опохмеления"!
Медленно пили чай, и майор рассказывал:
– Сержант Васильев Георгий из моего подразделения – толковый парень, отслужил армию, учится заочно на юридическом. Он быстро сообразил, что в отделение привезли "не тот товар". На ваших лицах, хотя и сильно помятых дружеской попойкой, "блуждали волны интеллектуального беспокойства", так свойственного потомственным интеллигентам – коренным петербуржцам. Это слова сержанта – видите, ему тоже свойственны поэтические волнения. Парень много читает, а потому знал ваши некоторые книги, Александр Георгиевич…
Чего же греха таить! Слов нет, я должен был напыжиться – гордыня могла попереть из меня: писателю приятна популярность, признание массового читателя. Но то имеет отношение к профессиональному писателю, а я-то был явным "любителем в литературе". Мне нравилось заявлять с апломбом, что свободная творческая личность создает книги только для себя лично!.. Впрочем, я не меняю эту точку зрения и теперь. Но приятно все же встретить единомышленников – людей функционирующих с тобой на одной волне, обращающихся к тому же сегменту Вселенского Информационного Поля. С такими парнями приятно поговорить, как говорится, по душам, – обсудить общие мысли, догадки, откровения… Еще есть один немаловажный искус в нашем деле: любопытство предлагает поинтересоваться психологическими доминантами различных читателей. Интересно разглядеть и взвесить основательно механизм того, как слова, которым ты придавал одно значение, почему-то трансформируются в нечто другое в голове читателя. Порой диву даешься, как все лихо переворачивается с ног на голову…
– Когда при обыске у вас изъяли вместо "оружия и наркотиков" рукопись, и сержант вчитался в нее, то он узнал вас по творческому стилю. Уточнить фамилию автора по рукописи было нетрудно, а имя и отчество "оригинального писателя" он знал хорошо. Но он не мог вас – по нашим правилам – освободить из-под стражи, он даже вынужден был вас держать за решеткой. Единственное, что оказалось для него позволительным, так это изолировать вас от всей нашей обычной уголовной шушеры. Он не поместил вас к ним в камеру, а держал рядом с собой в дежурной части. Для отвода глаз начальству, вы были заперты в "обезьяннике" – но зато в отдельном, чистом, вымытом и продезинфицированном!..
Тут встрепенулся Олежек, он задвигал мышцами, переместил конечности по какой-то затейливой параболе. Мастер восточных единоборств начинал освобождаться в нем от вялости похмелья и проситься наружу. Я, как и положено врачу, понял суету моего друга по-своему и уточнил для порядка:
– Олежек, может быть, ты писать хочешь? Так все в наших руках…
Друг пробурчал что-то невразумительное и поник головой, сильным глотком втянув в себя остатки чая из кружки. Колесников отреагировал моментально:
– Олег Маркович, давайте я подолью вам еще чайку. Если есть желание откушать чего-нибудь посущественнее, то и это нам подвластно – у нас во дворе, во флигеле имеется неплохая "ведомственная столовая", ею руководит бывший работник ресторана "Метрополь", так что качество приготовления пищи находится на высоком уровне.
Слов нет, Олег и я были удивлены такой осведомленностью в именах и отчествах – мы же не представляли никаких документов при задержании… Откуда что берется?
– Олег Маркович, не надо удивляться. – продолжил Павел Олегович. – Кто не знает знаменитого бойца, гуру, сенсея Верещагина. Я сам неоднократно еще юнцом видел ваши схватки на татами. Потом, я же занимался айкидо у вашего коллеги – Альфата Макашева. Вы бывали у нас на тренировках, проводили показательные спарринги и с Альфатом, и с его перспективными учениками.
Олежек расплылся – улыбка, подпорченная алкоголем, раздирала лицо знаменитого спортсмена. Он основательно потешил гордыню! Его личность наконец-то была отмечена, и как отмечена! Речь не шла о физике-лирике, о коммерсанте или даже об "оригинальном писателе". Здесь речь шла о бойце – рыцаре, почти тамплиере! Жаль только, что монахом Олега уже никто не решится назвать…
Эйфория признания моментально вытеснила из организма Верещагина все остатки алкоголя, он стал быстро приходить в норму и подключился к общей беседе. А меня снова поволокло нетвердое сознание в средние века, путь этот я проделывал через скольжение по текстам собственной рукописи:
"Историкам известно, что Гуго де Пайен покинул Иерусалим, будучи одним из девяти знаменитых рыцарей – основателей Ордена Тамплиеров. Сперва рыцари объединились, не имея ясных целей, и все в той компании держалось на рыцарском честном слове. После утверждения Устава ордена во все сферы деятельности была внесена ясность, и новая организация превратилась в носительницу стройной и строгой системы. Вернулся Гуго де Пайен через два года во Францию Великим Мастером, подчиняющимся только папе. Закрома ордена стали быстро наполняться серебром и золотом. Организация теперь обладала огромными поместьями, дарованными королями разных стран. Великого мастера сопровождали триста рыцарей, готовых умереть в бою по первому приказу военноначальника.