– Ну, Александр, у тебя нет ничего святого! – возмутился Олежек, готовясь, видимо, даже поссориться с другом из-за "принципиальных вопросов". – Ты всегда сгущаешь краски, когда дело доходит до женщин и девушек. Ты не врач – ты социолог-циник!..
Только не хватало, чтобы мой друг закатил "политическую истерику": стал произносить трибунные речи, биться головой о стену!.. Сашка Керенский – еще один нашелся на мою голову.
Надо было оставить Верещагина в покое и дать ему самостоятельно дойти до всего. Да, он обвинял меня в циничном социологизме, но я-то понимал, что это была ошибка: мой ум как раз отличался излишней биологизацией социальных явлений. Я был склонен, например, видеть жесткую руку "генетического выбора" даже там, где можно было бы отпустить узду биологических ассоциаций. Мне бы чаще углубляться в поиск чего-нибудь расплывчатого, лиричного, скажем, из области психологии. Можно просто откатиться от реализма и пасть ниц перед стопами Великого мистификатора и фантазера Зигмунда Фрейда, давно уже разоблаченного и наказанного Богом… Иначе, чего ради, человек закатывает себе смертельную дозу морфия в вену?!
В Верещагине было много от француза – по агентурным данным, его предки были выходцами из той страны, дед работал в советском консульстве в Париже и в "лихие годы" был арестован, обвинен черте в чем и расстрелян!..
Незаметно моя фантазия соскользнула к истории Великой Франции – да меня всегда занимала эта серьезная держава. Но каждый раз, когда я бывал в ней, то невольно вспоминал слова французского писателя, очень ценимого мною, Жан Поля Сартра: "История творится безотчетно". Даже география Франции, не говоря уже об языке (правильнее – о диалектах), были особыми. Я скрупулезно изучал сельское и промышленное производство. Исследовал повороты местной культуры, наконец, вникал в технологию приготовления вина. Я убеждался в том, что здесь навечно поселился такой феномен, как "разнообразие", "непохожесть", "избирательность", "неповторимость", "индивидуальность"…
Тот же Сартр по этому поводу заметил, что Франция "необъединяема"! Каждый уголок территории Франции просто рвется к тому, чтобы иметь постоянные связи с широким внешним миром, но забывает при этом о плодотворных контактах с другими территориями собственной страны. Когда, по заявлениям очевидцев, в 1721 году Францию поразил последний раз злейший набег чумы, то больше всего сложностей у армии, вставшей на защиту населения отдельных городов и деревень от мигрирующего микроба, возникло именно в связи с нежеланием отдельных магистратов подчиняться приказам кордонов. Франция задыхалась от "обездвиженности", ее жители были готовы идти на смерть лишь бы снять ограничения контактов с внешним миром.
Я вспомнил об очевидных противоречиях, доходивших до изощренного предательства министром иностранных дел Талейраном Императора Наполеона. Именно тогда, когда Наполеон со своей молодой армией в 1814 году наперекор тактике союзного командования, последовательно продвигавшего войска по дорогам Франции к Парижу, метался в узком пространстве, его победам помогало использование особенностей ландшафта долины Эны, Марны и Оба. Для любых нападений на живую силу противника Наполеон использовал молниеносный маневр. Предатель Талейран вещал: "Ах, оставьте меня в покое с вашим императором. Это человек конченный. Это человек, который того и гляди заберется под собственную кровать. Император растерял свою силу. Он выдохся".
Но Талейран кое в чем ошибался: свобода передвижения дала возможность Бонапарту потянуть время, подарить истории военного искусства еще несколько блестящих побед. Я забился от восторгов, откопав в кладовых памяти несколько прекрасных примеров. 10 февраля 1814 года Император Франции и Великий Полководец, после нескольких стремительных переходов, напал на стоявший у Шампобери корпус Олсуфьева и разбил его наголову. На следующий день он повернул от Шампобера к Монмирайле и в битве с русскими и пруссаками, произошедшей 11 февраля, Наполеон вырвал новую блестящую победу.
Наполеон потерял только одну тысячу солдат, а неприятель из двадцати тысяч, имевшихся в наличии, потерял восемь тысяч. Еще один рывок, новое перемещение к Шато-Тьери, где стояли 18 тысяч пруссаков и 10 тысяч русских: 12 февраля новая победа. То был повод для восклицания, обращенного к памяти о молодости: "Я нашел свои сапоги итальянской компании"! 14 февраля Наполеон разбивает Блюхера в битве при Вошане. Новые две стычки при Мормане, а затем Вильневе – тоже закончились блестящими победами… Вот какие уроки могла преподносить Франция – неугомонная, необъединяемая, зараженная индивидуализмом.
Различия психологии вождей и великих людей очевидны. Наполеон вырос на Корсике и унаследовал большую стабильность, но приспособил ее под тактические интересы. Талейран оставался до мозга костей французом – ему были, как воздух, нужны контакты с "внешним миром". Он скорее был готов перейти на службу платным агентом к императору России Александру I, чем замыкаться в кругу однозначных интересов собственного императора – "корсиканского выскочки". Но во всем том я-то видел занятный альянс: впереди бежала лошадь – генетическая психология, а уж за нею громыхала телега – социологические рационализации. Генетика победителя фонтанировала из Наполеона. А социология Талейрана состояла из цветистых заявлений об "интересах нации"…
Если присовокупить к таким мыслям еще и результаты продолжительных Крестовых походов, то появятся основания для построения занятных параллелей. Я вдруг придвинулся вплотную к формированию особой породы людей: некоторые общие черты характера евреев и французов проистекали из генетических кладовых взаимной ассимиляции, еще на заре "социальной юности". Так, наверное, и родилась особая поведенческая эксплозивность этих двух биологических ростков. И я посмотрел на Верещагина уже другими глазами: в нем уживалась ортодоксальная интеллектуальная наивность, идущая от имманентных генетических свойств "корсиканского значения" и чрезмерная раскованность неосознаваемой сущности "талейрановского толка". В нем уживался истинный француз и помесь итальянца еще с кем-то. Известно, что Наполеон разговаривал на французсском с огромным акцентом, а на итальянском вполне сносно! Вот они абракадабры, рождающиеся в процессе смешения генетических и социологических производных!..
Пока Олежек превращался в "отцветающую кислятину", я пытался поглубже въехать в историю Франции, и у меня были к тому серьезные стимулы: только что, сидя в милиции, я столкнулся с проявлениями, очень похожими на масонский союз. Мне хотелось разобраться в том основательнее, докопаться, как водится, до корней. Никто мне помочь не мог – ученый это человек с подпорченной натура. Суть ее заключается в постоянном желании проявить свой махровый индивидуализм – пусть в исследовании, в поиске… Но главным полигоном для испытания "метода", образа мысли все равно станет сама жизнь!
Но надо перемалывать факты по порядку – без скачков и зависаний на второстепенности, частностях. Вспоминая Францию, я невольно приземлился в те древние и темные века, когда совершались нашествия варваров. Тут провинился Радагайс, обрушивший на французские территории в 406 году толпы звероподобного быдло. Побезобразничали и вестготы еще и в 412, основательно потоптали территорию Франции бургунды в 443 году. Поворотным моментом, пожалуй, является победа римлян и их союзников в 451 году на Каталаунских полях.
В памяти историков-патриотов запечатлелась победа над Аттилой с его ордами быстрых монгольских всадников. "Темные силы" вышли из центра Азии и гнали перед собой на Запад перепуганные народы Центральной Европы и Германии. У меня в уме застряла хлесткая характеристика завоевателей того времени, данная в сердцах Люсьеном Ромье: "толпа обжорливых, громогласных, дурно пахнущих проходимцев". И сейчас же всплыл анонимный вопрос: А что, разве изменились наезжающие в мой город сегодня "проходимцы"? Я и ответил сам себе очень быстро: проходимцы – это абсолютная "масть", имеющая свойства генетической детерминации!.. В них все универсально, они похожи друг на друга, как две капли воды, полученные из бурлящей миазмами сточной канавы. Достойный человек возрождает, укрепляет, обустраивает свою собственную "малую родину" – город, деревню, дом. Недостойный человек – разрушает, ворует, грабит.