Рассматривая религиозный аспект проблемы, А. Грамши называл масонство «позитивистской церковью и светской религией мелкой городской буржуазии, к которой большей частью примыкает так называемый анархо-синдикализм».[171]
Подмечал он и эволюцию масонства от первоначальных его воззрений к идеологии «избранных» развитого капиталистического общества. «Теизм «иллюминатов» являлся религией европейского масонства, но без символического и космического аппарата и с той разницей, что религия «Ротари» не может стать универсальной: она свойственна избранной аристократии (избранному народу, избранному классу), которая преуспела и продолжает преуспевать, ей свойствен принцип отбора, а не обобщения, наивного и примитивного мистицизма, характерного для тех, кто не думает, а действует, как американские промышленники».[172]
Ряд этих мыслей перекликается с теми, которые в 1935 году высказал Пальмиро Тольятти, выступая в Москве с упоминавшимися ранее «Лекциями о фашизме».
В своих воспоминаниях затрагивает тему масонства и Долорес Ибаррури, отмечая, что «в важнейшие моменты современной истории Испании влияние масонов приобретало решающий характер». Ветеран коммунистического движения указывает на буржуазный характер течения «каменщиков»», в котором либеральные, антифеодальные тенденции сменялись все более антипрогрессивными («масонство превращалось в один из каналов для проникновения идеологического влияния буржуазии в ряды рабочего класса»)».
«Президент республики Мануэль Асанья и лица из его ближайшего окружения были масонами, — пишет Д. Ибаррури. — Но значительная часть «братьев» перешла к мятежникам. Когда начался военно-фашистский мятеж, часть армии, а следовательно и часть офицерского состава, прежде всего представители высшего командования, принадлежавшие к масонским организациям, стала на сторону Франко».
По мере ухудшения положения и та часть офицеров-масонов, которая первоначально была на стороне республиканцев, стала менять свои позиции, содействовать тому, чтобы создавать «на болотистой почве антикоммунизма блок пораженцев…»
Автор пришла к недвусмысленному выводу о роли масонов в поражении республиканцев: «Приняв участие в интригах и махинациях, сплетенных за пределами нашей страны, они превратились в силу, оказывавшую отрицательное влияние на судьбы республики».[173]
Таким образом, различные оттенки масонства, его роль интегратора интересов крупной буржуазии в капиталистическом обществе не ускользали от внимания и анализа представителей коммунистического движения.
Некоторые рассматривают решения IV конгресса Коминтерна как третье запрещение масонства в истории нашей страны. Так оно и было. Но практическая история запрета растянулась на несколько лет. Правда, Н. Берберова в своей книге «Люди и ложи. Русские масоны XX века» утверждала: «50 % масонов Ленин ликвидировал в первые же годы после революции, часть он выпустил на Запад, а остальные были прикончены Сталиным в процессах, начиная с 1920-х годов. Задача масонства — влиять на внешнюю и внутреннюю политическую жизнь мира — русскими никогда не могла быть осуществлена». С этим можно согласиться только частично. Действительно, большая часть русских масонов эмигрировала, а ряд крупных представителей культуры и философии, тяготевших к масонским доктринам, выехали по распоряжению правительства на так называемом пароходе философов. (Кандидатов на высылку подбирал лично один из шефов ОГПУ Я. Агранов.)
Но и после решений Коминтерна масонский архипелаг продолжал в России существовать, и свидетельства этого рассыпаны как в мемуарах эпохи, так и в архивных документах. Иначе почему бы Кусковой в пятидесятых годах бить тревогу по поводу того, что раскрывать масонские тайны преждевременно, поскольку кто-то из «хороших людей» в России до сих пор жив?
Где же сохранялись масонские группы? Прежде всего, в той среде, на которую указывала Берберова, — среди интеллигенции. Продолжались масонские «радения» как на квартирах, переоборудованных под ложи, так и в театрах, церковных помещениях. Ибо наряду с театралами, художниками, философами, масонские веяния были сильны и в околоцерковной среде.
Духовенство нередко поддавалось соблазну масонских доктрин еще во времена Новикова. Тем более что русское масонство в своих доктринах, а также русское «розенкрейцерство» отдавали немалую дань традициям православия и философской мысли отцов русской церкви. На международной конференции «Новиков и русское масонство», проходившей в связи с 250-летием нашего «розенкрейцера» в Коломне в мае 1994 года, итальянская участница Рафаэлла Фаджонато отмечала близость стиля заседаний русских масонов-новиковцев церковному богослужению. «Московское розенкрейцерское собратство — говорила она, более походит на религиозно-монашеский Орден, чем на масонское общество в той форме, в которой оно развивается на Западе».[174]
А на грани столетий колебания между догмой и ересью усилились и охватили ряд направлений, где оказалось немало властителей умов. В 1920-х годах в Петрограде действовало «Братство Святой Софии». Имелось оно и за рубежом. В Праге 31 января 1924 года собрались учредители «православного братства во имя св. Софии премудрости Божией». Устав «софиологов» был утвержден митрополитом Евлогием. Числились среди учредителей столь известные фигуры богословия и им сопутствующие как С. Булгаков, (от увлечения марксизмом перешел к «человекобожию», «софиологии»), Г. Вернадский, познания которого в масонстве мы отмечали, доцент Киевского университета В. Зеньковский (позже преподавал философию и психологию в Православной богословской академии в Париже, сторонник теории о «божественной Софии» и «тварной Софии»), П. Новгородцев, специалист по философии права, Г. Флоровский, выпускник Одесского университета, с 1925 года профессор патристики в Православной богословской академии в Париже, автор работ «Человеческая и Божественная мудрость», «Пути русского богословия» и др. Н. Семеникин в книге «Философия богоискательства» (М., 1986) отмечал, что члены софийского «братства» «интересовались историей тайных обществ, способами связи и соподчинения внутри них. В частности, в этом плане они проявляли интерес к масонству. Они мечтали о “корабле непотопляемом” в житейском море» (с. 162–163).
Неподалеку от них обосновались сторонники «антропософии», утверждавшие, что, развивая внутри себя скрытые возможности личности, человек может овладеть секретами природы и мироздания и управлять ими. Опирались они на учение Рудольфа Штайнера, основавшего «Всеобщее антропософическое общество». Он написал немало трудов по медитации и другим сторонам развития тайных свойств в человеке, в том числе труд «Тайная наука». Его сторонники обосновались после его смерти, к которой, как полагают, были причастны нацисты, в Дорнахе (Швейцария), создав там свой центр «Гетеанум». Одним из сторонников «антропософии» был Максимилиан Волошин, поэт, мыслитель, художник, в свое время в Париже вступивший в масонство. Правда, его взгляды выходили далеко за привычные рамки западной «антропософии». Целью человека, по его мнению, было разгадать «творческий замысел истории» и соединить «аналитический ум» с «глубоко религиозной верой в предназначенность своего народа и расы. Потому что, — пояснял поэт, — у каждого народа есть свой мессианизм, другими словами, представление о собственной роли и месте в общей трагедии человечества». Элементы тех же доктрин, со ссылкой на мудрости Востока и особый исторический путь России, содержались в разновидностях русского «евразийства», которое также не сводилось к повторению западных масонских доктрин, отрицавших самобытность России и ее народа. Тесные связи с Р. Штейнером поддерживал известный писатель А. Белый, автор «Петербурга», актер М. Чехов, М. Сизов и другие.
К этому прибавлялись своеобразные фигуры ученых, литераторов, в которых сочетались самые противоречивые увлечения. Одним из таких людей был В. Шилейко, поэт и ассиролог, второй муж Анны Ахматовой, около которого группировались работники музеев, более всего привлеченные его богатой эрудицией. Другим был Б. Зубакин, археолог и литератор. В 1927 году он выезжал вместе с Анастасией Цветаевой в Сорренто к Горькому. М. Горький так отозвался о нем в одном из писем: «Сей профессор археологии, епископ церкви Иоанновой, каббалист, хиромант, иерофант, по натуре своей удивительно талантлив. Но это, прежде всего, чудовищно невежественный человек. Он исповедует какую-то религию, в которой совершенно отсутствует этика. Свято чтит Франциска Ассизского и — так же свято — Игнатия Лойолу».
173