Скажем сразу, что Морелли еще не помышлял о «революционных» возможностях спаивания народа. Но та жизнь, которую он предлагал, едва ли смогла бы обойтись без дурмана.
Да, с этих образцов казарменной жизни, порожденных гениями регламентации — гуманистами-утопистами: Мором. Кампанеллой, а затем и Морелли начиналась демократия в ее современном понимании, как власти «избранного меньшинства», «дома Соломона» по Ф.Бэкону, над невежественной толпой. Жизнь строем, по звонку, трудовой пафос со спущенными «сверху» потребностями, запланированный Морелли дефицит товаров и главный лозунг: «Целое стоит больше, чем часть, даже наилучшая, и нация заслуживает предпочтения пред самой почтенной семьей и самым уважаемым гражданином» (Морелли. Кодекс природы. М., 1938, с. 106). Почтенная семья вскоре будет отменена, а далее все будет происходить как в нашей стране до недавнего времени. С пяти лет дети отбираются для воспитания в детские приюты и сразу же подвергаются морально-политическому воспитанию. Живут в бригадах, создаваемых на всю жизнь. «Для провинившихся в излишней любознательности в наименее приятном и наиболее пустынном месте будет построено здание, окруженное высокой стеной и разделенное на несколько маленьких помещений, запертых железными решетками. А близко отсюда будет кладбище, окруженное стеной, где будут построены из очень толстой каменной кладки своего рода пещеры, куда будут заключать на всю жизнь» (с. 186). «Руководство несменяемо и пожизненно выбирается из одних и тех же лиц. Труд принудителен. Главный догмат: частная собственность, как источник всех зол, отменяется». Это интересно в том смысле, что все это создано гуманистами, а не черносотенцами — все эти планы, все эти мечты.
«В области гуманитарных наук допускается только «внушать полезность и мудрость» государственных законов... любовь к труду и пользу его... что же касается человека, то прибавят, что он одарен разумом... Таковы будут границы, предписанные для этих умозрений» (с. 210-211). «Будет существовать кодекс всех наук, где к метафизике (т. е. философии. — В. О.) и морали никогда не будет добавляться ничего выходящего за границы, предписанные законами», «поэзии и живописи позволят прославлять только физические и нравственные красоты природы, предметы наук, удобства и приятные стороны общества, равно как граждан, особенно отличившихся в усовершенствовании всех этих вещей». Идеалы этих гуманистов, как видим, не высоки — ни тогда, ни сейчас. В этих идеалах мы видим один к одному все принципы не только большевизма, но, в сущности, манифест культуры современного запада. Это чисто иудейские идеалы.
Для нарушителей закона предусмотрены изощренные кары. Если обвиняемый будет подозреваться в намерении «ввести частную собственность», то он будет судим Верховным Сенатом и будет «заключен на всю жизнь, как буйный помешанный и враг человечества, в построенную на кладбище пещеру. Его имя будет навсегда вычеркнуто из списка граждан, его дети и вся его семья отрекутся от этого имени и будут зачислены в другие трибы, города или провинции». Читая эти строки, мы видим страницы нашей истории.
Всякое заступничество будет рассматриваться как уголовное преступление (с. 214). По части судопроизводства и равноправия заявляется, что в будущем идеально устроенном государстве «обвинения со стороны лиц, не облеченных никакой гражданской или естественной властью, не будут выслушиваемы и принимаемы Сенатом» (с. 218). И, наконец, «лица, облеченные властью, обязаны будут сами следить за теми, которые будут подчинены им, выговаривать им или наказывать их в случаях, предоставленных их компетенции, передавать виновных в распоряжение высшей власти... без всякого снисхождения». Это что — «русский большевизм», сталинизм, 37-й год? Нет, это тот идеал «гуманизма», которым сокрушали христианство и самодержавие.
Можно было бы еще добавить и обязательно однотипные дома, длинные, как кишка, и принципиально однообразные. Удивительно, но эти идеалы гуманистов-каббалистов прошлых веков осуществлены в нашей градостроительной практике повсеместно и скурпулезно. И от этого наши города, наши улицы, наши дома стали воплощенной масонской утопией... А запрет носить украшения, и скудный паек еды, и установленный тип одежды серого цвета? Разве не по этим образцам власть в нашей стране с семнадцатого года осуществляет свои планы? Маркс и Ленин, таким образом, — фигуры преходящие, пришедшиеся ко времени, не более.